Она не сопротивляется, я двигаю подол выше и вижу прекрасные женские розовые штаны, такие запретные и такие любимые мной.
— Господи, сколько еще ты меня будешь мучить?
— Я не мучаю..
— Покажи мне твои груди?..
— А как?
— Сними кофту. Здесь тепло.
— Ну, ладно… — просто соглашается она.
На нашем двенадцатом этаже можно не задергивать окно. Все крыши и окна ниже.
И вот она сидит рядом со мной, полная, прекрасная в этой полноте девушка в панталонах и бюстгальтере, из которого так и лезет ее пышный, нежный бюст.
— Какие у тебя груди!
— Да. У меня они классные! Хотите посмотреть?
— Даже поцеловать..
— Вот, — она ловко расстегивает, движением плеч спускает бюстгальтер, и полные белые с розовым и чуть с желтизной шары, словно выпущенные на свободу, нежнейшей тяжестью клонятся передо мной.
Я припадаю к ним, целую, нежно поддерживаю и чувствую их густой и нежный аромат. Соски их становятся грубо и ярко малиновыми.
— О, какие у тебя груди! Какие соски! — я нежно глажу их.
Она явно гордится своей грудью и вдруг жадно целует меня… Я обнимаю ее, притискиваю и не могу отпустить… Какое волшебство сочной юной женщины-девушки сообщив со мной! Здесь что-то совсем другое, не то, что было у меня раньше с Надией, с другими женщинами, с Ниной. И я понимаю, что там был только секс, желание, утоление. Здесь был праздник, от которого кружилась голова. Припав лицом к пахучей ложбинке меж грудей, я замер, не в силах оторваться.
— Что вы так держите меня?
— Погоди. Не шевелись… Я… Оттаиваю… Оттаиваю… С тобой, — бормотали.
И она понимающе целовала и гладила мою голову.
— Я оттаиваю..
Потом она снова застегнулась. И, как бы смущаясь, надела кофту, оправила юбку. Пунцовые щеки горячили мои губы, и такие же губы я ощущал на всем моем лице.
Снова я вез ее в теплом, качающем такси и, прижавшись к ней, был счастлив, потому что она уже сказала, что никуда не побежит, и мы заранее условились встретиться. ВСТРЕТИТЬСЯ.
А все-таки удрала. Едва махнула. Что это у нее за привычка? Ну, бог с ней, я не отпустил такси и поехал назад, разнеженно вспоминая этот вечер, ее груди и какой она вся была, когда сидела со мной со сдвинутой юбкой и в этих нежных розовых штанах. Доступная, близкая, горячая и будто моя собственность… И как я хотел ее теперь уже совершенно определенно.
Хо-тел. Но мне хотелось и продлить неторопливо-мучительное счастье этого нашего совместного общего узнавания. Я совсем не понимал тогда или, точнее, отбрасывал в сторону это трудное понятие время, которое сверху вниз кажется коротким и не удивляющим, но снизу вверх оно наверняка кажется ужасным, и редкие ОН ОНА могут без раздумья и угрызения его переступить… Я забыл страшную, роковую суть времени, как забываем мы все счастливые, которые часов не замечают, не замечают! Не замечают, дураки..
Глава X. ПРОСИТЕ — И ДАСТСЯ ВАМ!
— А знаете… Если я останусь у вас? Не хочу в общагу сегодня. А? Нет, правда. Давайте, я останусь? Я останусь, но только без ЭТОГО? Хорошо.
— Хорошо. Так будет, наверное, даже лучше. Без ЭТОГО… А ты ляжешь со мной?
— Да.
Мы сидели на софе. Смотрели телевизор. Какую-то муру. Точнее будет, она смотрела, ая любовался ее совсем словно детской щекой и приоткрытыми губами.
Меня как-то сразу стало знобить. Трясло. Неужели сейчас я, уже пятидесятипятилетний мужик, буду спать, обнимая пышную девятнадцатилетнюю девочку? Неужели такое возможно? И кому? Мне? Который теперь только мечтал о молодой и тем более юной? Да. Я знал, что можно такое купить. Купить любовь и девятнадцатилетнюю. Да только ни в какую не стал бы. И что это такое: купленная любовь? Что это за мерзость — ку-плен-на-я?! любовь?
Да никогда не поверю я в этакое счастье. Да не поверю, что это за радость, да не верю, если там за радостью красная бумажка, одна, другая, третья — сколько там ИМ платят? Сколько…
Как пылающий мальчик, стараясь не выдавать своей трясучки, я принес свою постель, раздвинул софу. Сам я редко спал на раздвинутой софе, потому что лень было и незачем, но у меня были и две подушки, и большое двойное одеяло, и все прочее. А раздвинутая софа показалась мне огромной, как футбольное поле. Я боялся. Боялся спугнуть свое счастье. Боялся, вдруг она со своим взбалмошным характером сейчас передумает? И мы опять пойдем по темной лестнице, как ходили уже не раз (я не переношу лифт, темное, глухое пространство его давит, к тому же вечное это опасение остановки, неоткрывающихся дверей), опять окажемся на промозглой улице, где была поздняя зима и все время таяло и хлюпало, скользило под ногами. Опять будем искать-высматривать фосфорический глазок такси и опять ехать, чтоб расстаться по-дурному, у тоскливо-противной пятиэтажки, «общаги», где она жила. И она опять убежит от меня..