— Я-то… Как..
— Да я вам не нужна. Я же все чувствую..
— Не понимаю..
— Ну… Я для вас игрушка. На время… А мне надо жить-быть.
— Не уезжай…
— Нет. Уеду. Ну…Я… Я, наверное, буду приезжать..
— Что ж. Не могу удерживать.
И она уехала. Внезапно. Как обухом по голове.
И сразу вся жизнь моя потускнела, потеряла все краски. И целыми днями я бродил по улицам, не зная, что придумать, что делать..
Где-то, кажется, написано: «Терпение — ключ к счастью», а счастье, странная или лучше сказать, быть может, страшная субстанция, приходит тогда, когда его не ждут.
Звонок. Опять садиковый голос девочки пяти — семи лет:
— Это я..
— Ну?
— Как вы поживаете?
— Плохо..
— Что так?
— Да я тут замучился… Без тебя..
Счастливый смешок. Там. Далеко.
— Я, наверное, приеду… Снова… Совсем..
А был уже конец лета. Август, предвещая, шумел по ночам в жестких жестяных тополях, и листья, обрываясь, стукали, шурша, скребли по асфальту.
Вот она! Возникла на пороге. Немного изменилась и, пожалуй, похорошела. Не девушка даже. Девочка. Наивные каре-зеленые глазки. Сейчас они просто были зеленые. И куда-то убралась, спряталась эта маслянистая умудренность, иногда возникавшая в них. Куда-то делась…
— А я уж хотела вам писать..
— И написала бы..
— Я тогда всю ночь проплакала… Когда уехала..
— «Уехала!» Думаешь, я не переживал?
— Да у меня еще десять дней не было., этого… Я думала — забеременела…
— Вот уж зря-то… Ничего не могло быть..
Она как-то странно посмотрела, словно припоминала что-то или прикидывала.
— Ладно… Вернулась. Раздевайся.
— А снимите с меня пальто — будет сюрприз..
— Что?
— А снимите..
Я не очень-то ловко снял с нее пальто.
Передо мной стояла полная улыбчивая школьница в коротком коричневом платье, белом передничке, она сняла платок, и я увидел, что волосы ее завязаны белыми бантами в два хвоста. Она была так хороша, невинно-прекрасна в этом одеянии, так косила испуганным, робеющим взглядом, что я замер, не зная, что сказать, как быть…
— О, какая ты! — вырвалось у меня.
— Хорошо?
— Выше всяких похвал… Нет слов… Я бы тебе шестнадцать даже не дал!
— Да не дурите… Правда, хорошо?
— Правда. Идем за стол. Я словно ждал тебя.
— Снять форму?
— Зачем же? Так и будем сидеть!
И мы снова сидели за полным столом. Ели и пили. Пили и шампанское. Оно у меня было всегда, для такого случая словно. Я целовал ее заалевшие щеки, ее девичьи волоски на висках и на шее. И она отвечала мне тем же, горячо, страстно. Так что теперь я даже представить-подумать не мог, что эта девочка может бросить меня, опять куда-то уйти, исчезнуть, потеряться… В школьной этой форме, в передничке, кружевном воротничке, она была-стала так близка мне, что, казалось, теперь будет со мной навсегда, и, целуя ее, я молился: «Господи?! Да за что ты мне дал такую благость? Такое счастье? Как я благодарен тебе, Господи!» Я молился внутренне, про себя, а сам не мог отвести глаз от этой девочки, так целующей меня и даже пытавшейся целовать мои руки, так приникающей, как может приникать только родная и родственная душа, так доверчиво пьющей со мной колючее вино, и хмелеющей, и понимающей, что все самое главное еще впереди… Я чувствовал это по ее взгляду, по опусканию ресниц, по сильнее колышущейся груди под невинным передничком ее коричневого платья, простого и такого милого своей школьной простотой.
— А у меня есть еще сюрприз для тебя… — сказала она вдруг, впервые называя меня на «ты».
— Какой??
— А вот… Посмотри сюда., и медленно потянула подол платья, обнажая полные невыносимые колени в светлых чулках, на которые были с опрятностью оправлены голубые нежные панталоны с начесом, в каких ходят только совсем юные девочки и лишь без меры опытные женщины-блудницы.
— О-О-О!
— Хорошо? Это я специально для тебя надела.
Сказать, что мы целовались, — ничего не сказать. Мы ели, пожирали, съедали друг друга, тянулись, наслаждаясь, и не могли насытиться. И снова, и снова это было как умопомрачение, как одновременная потеря разума, как что-то, чего я словно бы ждал и представлял это, как невозможное, едва ли возможное, всю свою голодную, страдальческую, в общем, жизнь. А тут все было наяву, со мной и с ней. И когда, отдыхая, шалая и растрепанная, сытая без всякой меры и словно только что пришедшая в себя от потери рассудка, она, приоткрыв рот, поправляла съехавший бант в короткой косичке, я слышал вместе с ее дыханием:
— О-о… Я такая — такая… Иногда… Представляла… Ф-ф… X.. Да… И представить не., могла..