Девушка посмотрела на него, и Гиллиген, никогда не слыхавший о Лафбери, сказал:
— Кто он там ни есть, он молодец. Для нас, во всяком случае. А там пусть будет кем хочет.
Девушка подтвердила:
— Да, конечно.
Появился проводник.
— Как тут кэп? — спросил он ее шепотом, скрывая удивление, как принято у людей его расы.
— Ничего, — сказала она. — Все в порядке.
Курсант Лоу подумал: «Наверное, она здорово танцует».
Она добавила:
— Он в хороших руках, эти джентльмены очень заботливы.
«Какая смелая! — подумал Гиллиген. — Видно, тоже хлебнула горя».
— Скажите, можно мне выпить у вас в вагоне? — спросила она.
Проводник внимательно изучал ее лицо, потом сказал:
— Конечно, мэм. Я принесу свежего эля. Вы за ним присмотрите?
— Да, пока я тут.
Он наклонился к ней:
— Я сам из Джорджии. Только давно там не был.
— Правда? А я из Алабамы.
— Вот и прекрасно. Землякам надо друг за друга стоять, верно ведь? Сию минуту принесу вам стакан.
Офицер не просыпался, встревоженный проводник старался не шуметь, и они сидели, пили и разговаривали приглушенными голосами. Нью-Йорк перешел в Огайо, Огайо стало бесконечной вереницей одинаковых бедных домишек, откуда одинаковые мужчины выходили и входили в одинаковые калитки, покуривая и сплевывая. Уже промелькнуло Цинциннати, и от прикосновения ее белеющей в полумраке руки, он легко проснулся.
— Приехали? — спросил он.
На ее руке — гладкое золотое кольцо. Другого кольца нет. «Наверное, заложила, — подумал Гиллиген. — Но с виду она не бедная».
— Генерал, достаньте фуражку лейтенанта.
Лоу перелез через колени Гиллигена, а Гиллиген сказал:
— Наша старая знакомая, лейтенант. Познакомьтесь с миссис Пауэрс.
Она взяла руку офицера, помогая ему встать. Появился проводник.
— Дональд Мэгон, — заученным тоном сказал офицер.
Курсант Лоу вернулся вместе с проводником, они несли фуражку, палку, куртку и два походных мешка. Проводник помог офицеру надеть куртку.
— Я принесу ваше пальто, мэм, — сказал Гиллиген, но проводник опередил его.
Ее пальто было мохнатое, плотное, светлого цвета. Она небрежно накинула его. Гиллиген и Лоу собрали свое «вещевое довольствие». Проводник подал офицеру фуражку и палку, потом вышел с его вещами. Она посмотрела ему вслед.
— А где же мои чемоданы?
— Сейчас, мэм! — крикнул ей проводник через головы и плечи пассажиров. — Несу ваши вещи, мэм!
Он принес вещи и ласковой темной рукой помог офицеру спуститься на перрон.
— Помогите-ка лейтенанту! — начальнически приказал кондуктор, но офицер уже стоял на перроне.
— Вы его не оставите, мэм?
— Нет, я его не оставлю.
Они пошли вдоль платформы, и курсант Лоу оглянулся. Но негр-проводник уже ловко и споро помогал другим пассажирам. Как видно, он совсем позабыл о них Курсант Лоу отвел взгляд от проводника, занятого чемоданами и собиранием чаевых, и, взглянув на офицера, в куртке, с палкой, увидел, как безвольно сдвинулась фуражка с изуродованного лба, и невольно с удивлением подумал, что такое человек.
Но все скоро позабылось в мягком умирании вечера, на улице среди каменных домов, под фонарями, в чьем отсвете силуэтом выступали фигуры Гиллигена в мешковатой форме и девушки в мохнатом пальто, когда они входили в высокие двери отеля, держа под руки Дональда Мэгона.
3
Миссис Пауэрс лежала в постели, ощущая свое вытянутое тело под чужими одеялами, слыша ночные звуки отеля, приглушенные шаги в немых, устланных коврами коридорах, сдержанный звук открывающихся и закрывающихся дверей, пульсирующий где-то двигатель — звуки, которые обладают везде странным свойством усыплять и успокаивать, но мешают спать, когда слышишь их ночью в гостинице. Голова и тело, согреваясь от привычной близости сна, как-то пустели, а когда она свернулась калачиком, прилаживаясь ко сну, все вдруг наполнилось знакомой, тревожной тоской.
Она думала о своем муже, погибшем таким молодым во Франции, и в ней снова подымалась досада и обида на бессмысленную выходку пустельги судьбы: как можно было выкинуть такую глупейшую шутку? Именно тогда, когда она спокойно решила, что они только воспользовались всеобщей истерикой, чтобы дать друг другу мимолетную радость, именно тогда, когда она спокойно решила, что лучше им разойтись, пока еще осталась незапятнанной память о тех трех днях, что они провели вместе, и написала ему об этом, — надо же ей было именно тут получить обычное, равнодушное сообщение, что он убит в бою. Такое обычное, такое равнодушное, словно тот Ричард Пауэрс, с которым она прожила три дня, был один человек, а Ричард Пауэрс, командир роты энского полка, — совсем другой.