— Не знаю, наверно, я все-таки тоже попался бы на его месте. Нет, вы в него влюблены.
— Клянусь, что нет. — Она подняла его голову, заглянула в глаза. — Я бы не стала скрывать. Разве ты мне не веришь? — Ее глаза глядели настойчиво, и он ей поверил.
— Но если вы его не любите — значит, вы можете дождаться меня. Я скоро вырасту, буду работать, как черт, скоплю денег.
— А что скажет твоя мама?
— Черт, да не могу же я всю жизнь слушаться ее, как маленький. Мне уже девятнадцать, как вам, а если маме не понравится — пошла она к черту!
— Лоу! — с упреком сказала она, не говоря ему, что ей уже двадцать четыре года. — Как можно! Нет, поезжай домой, расскажи все матери, передашь от меня записку, а потом напишешь мне, что она скажет.
— Лучше я поеду с вами!
— Что ты, дружок, какой же смысл? Мы отвезем его домой, он очень болен. Пойми, милый, мы ничего не можем сделать, пока не доставим его на место, а ты только будешь мешать.
— Мешать? — повторил он с болью.
— Ты должен понять. Нельзя нам ни о чем думать, пока мы не отвезем его домой. Неужели ты не понимаешь?
— Но вы его не любите?
— Клянусь, что нет. Теперь веришь?
— А меня любите?
Она снова притянула его голову к себе на колени.
— Милый ты мой детеныш, — сказала она, — ничего я тебе не скажу… пока что.
Пришлось принять и это. Они молча сидели, прижавшись друг к другу.
— Как от вас хорошо пахнет, — сказал наконец курсант Лоу.
— Поди сюда, поближе, — приказала она, и когда он придвинулся к ней, она взяла его голову обеими руками и крепко поцеловала. Он обнял ее, и она притянула его голову к себе на грудь. Потом погладила его волосы и сказала: — Так как же, поедешь домой?
— А разве непременно надо? — спросил он.
— Надо, — сказала она. — Сегодня же. Дай ей телеграмму сейчас. А я напишу ей записку.
— О черт, да вы же знаете, что она ответит?
— Конечно, знаю. У тебя нет ни братьев, ни сестер?
— Нет, — удивился он. По ее движению он догадался, что ей хотелось высвободиться. Он сел. — Как вы угадали? — удивленно спросил он.
— Просто угадала. Но ты поедешь? Правда? Обещай мне!
— Ну, хорошо, поеду. Но я к вам вернусь.
— Конечно, вернешься. Я буду ждать. Поцелуй меня.
Она спокойно подняла к нему лицо, и он поцеловал ее, как она хотела: холодно, отчужденно. Она приложила ладони к его щекам.
— Милый мой мальчик! — сказала она и поцеловала так, как всегда его целовала мать.
— Слушайте, жених с невестой так не целуются! — обиделся он.
— А как они целуются? — спросила она.
Он обнял ее, чувствуя под рукой ее плечи, и прижался к ее губам заученным приемом. Она недолго терпела, потом оттолкнула его.
— Неужели так целуются жених с невестой? — засмеялась она. — Нет, мне больше нравится вот так. — Она взяла его лицо ладонями и коротко, холодно коснулась губами его губ. — А теперь поклянись, что ты сейчас же телеграфируешь своей маме.
— Но вы мне будете писать?
— Непременно. Только поклянись, что ты сегодня же уедешь домой, что бы Гиллиген тебе ни говорил.
— Клянусь, — сказал он, глядя на ее губы. — А можно вас еще раз поцеловать?
— Когда поженимся! — сказала она, и он понял, что его гонят.
Надеясь, веря, что она смотрит ему вслед, он вышел гордым шагом, не оглядываясь.
В другой комнате сидели Гиллиген и этот офицер. Мэгон сказал:
— Доброе утро, старина.
Гиллиген посмотрел на воинственную осанку Лоу сдержанно-недоумевающим, насмешливым взглядом.
— С победой, ас, что ли?
— Иди к черту, — сказал Лоу. — Где бутылка? Сегодня еду домой!
— Вот она. Пей до дна, генерал. Значит, домой? повторил он. — И мы тоже. Верно, лейтенант?
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Джонс, Януариус Джонс, не знавший, да и не интересовавшийся, от кого он рожден, названный Джонсом — в алфавитном порядке, Януарием — по совпадению календарной даты и биологического факта и ставший Януариусом по роковому совпадению его судьбы и насущной потребности — зарабатывать свой хлеб насущный, — этот Януариус Джонс, мешковатый, в грубошерстном сером костюме, преподаватель латинского языка в небольшом колледже, стоял, облокотясь на резную садовую ограду, раздвинув буйные заросли уже зазеленевшей жимолости в звездочках новорожденных цветов, и смотрел, как апрель хозяйничает на грядке гиацинтов. Роса лежала на траве, пчелы проникали в яблоневые цветы, а ласточки, словно струны, прочерчивали бледное ветреное небо. Опустив тяпку, на Джонса смотрел человек, и металлические пряжки его подтяжек весело сверкали.