— Ладно, — сказала она. — Когда отношения между ним и Максом в конце концов стали такими скверными, когда я в конце концов поняла, что Макс ненавидит его так сильно, что вот-вот случится нечто ужасное, я уговорила Макса…
— …спасти жениха вашей матери, — сказал дядя. — Вашего будущего отчима.
— Хорошо, — сказала она, быстро выдыхая дым и держа сигарету двумя пальцами с острыми накрашенными ногтями. — Ведь они с мамой ничего определенного не решили — если вообще им было что решать. И во всяком случае мама не хотела что-нибудь на этот счет решать, потому что… У него и так были бы лошади или хотя бы деньги на покупку новых лошадей, на которой бы из нас он ни женился… — Она быстро попыхивала сигаретой и не смотрела ни на дядю, ни на что другое. — Поэтому, когда я убедилась, что, если ничего не предпринять, Макс рано или поздно его убьет, я условилась с Максом, что, если он подождет сутки, я поеду с ним к вам и уговорю вас выслать его обратно в Аргентину…
— …где у него не будет ничего, кроме капитанского жалованья, — сказал дядя. — И тогда вы поедете за ним.
— Хорошо, — сказала она. — Да. Поэтому мы приехали к вам, и я увидела, что вы нам не верите и не намерены ничего предпринимать, и значит, единственное, что мне остается сделать, это в вашем присутствии показать Максу, что я тоже его люблю, и тогда Макс сделает что-нибудь с целью заставить вас поверить, что хотя бы он говорит что думает. И он так и сделал, и он именно так и думает, и он опасен, и вы должны мне помочь. Должны.
— А вы тоже должны что-то сделать, — сказал дядя. — Вы должны наконец сказать правду.
— Я вам сказала правду. И теперь тоже правду говорю.
— Но не всю. Что произошло между вашим братом и капитаном Гуальдресом? Но на этот раз не втирайте мне очки.
Она быстро взглянула на дядю сквозь дым. От сигареты теперь остался только маленький окурок, зажатый кончиками наманикюренных ногтей.
— Вы правы, — сказала она. — Дело не в деньгах. Деньги его не интересуют. Их более чем достаточно для Себ… для всех нас. Дело даже не в маме. Дело в том, что Себастьян всегда его побеждал. Во всем. Когда Себастьян появился, у него даже не было собственной лошади, и хотя Макс тоже прекрасно ездит верхом, Себастьян его победил, победил его на лошадях Макса, на тех самых лошадях, которыми — что Макс отлично знает — Себастьян завладеет, как только мама соберется с духом и скажет «да». И Макс был самым лучшим из всех учеников Паоли, а Себастьян однажды взял метлу для камина и парировал два укола, а Макс не выдержал, сорвал шишечку и пошел на него с голой рапирой, а Себастьян вместо рапиры отбивал его выпады метлой, пока наконец кто-то схватил Макса…
Она дышала не так тяжело, как часто, стремительно, чуть не задыхаясь, все еще пытаясь затянуться сигаретой, которая была бы слишком коротка, если б даже рука ее была достаточно твердой, чтобы твердо эту сигарету держать; сжавшись в комочек, она притулилась на стуле, словно в облаке белого батиста и шелка и густых переливов темных шкурок убитых зверьков, не столько бледная, сколько слабая и хрупкая, и не столько хрупкая, сколько эфемерная и холодная, как один из тех ранних белых весенних цветов, что расцвели до поры среди снега и льда и уже заранее обречены умереть у вас на глазах, даже не зная, что умирают, даже не чувствуя боли.
— Это было после, — сказал дядя.
— Что? После чего?
— Это случилось, — сказал дядя. — Но это было после. Никто не хочет видеть другого мертвым лишь потому, что тот заткнул его за пояс на лошади или на рапирах. Во всяком случае, не пытается превратить желаемое в действительное.
— Да, — сказала она.
— Нет, — сказал дядя.
— Да.
— Нет.
Она наклонилась и положила окурок в пепельницу так осторожно, словно это было яйцо или капсула с нитроглицерином, и снова откинулась на спинку стула, даже не сложив руки, а просто оставив их свободно лежать на коленях.
— Ну хорошо, — сказала она. — Я этого боялась. Я говорила… я знала, что вы этим не удовлетворитесь. Тут замешана женщина.
— А… — сказал дядя.
— Я думала, вы удовлетворитесь, — сказала она, и голос ее опять изменился, в третий раз с тех пор, как она менее десяти минут назад вошла в комнату. — Там, в двух милях от нашего заднего крыльца. Дочь фермера. Да, — добавила она, — я и это знаю: Вальтер Скотт, или Гарди, или еще кто-то триста лет назад — молодой лендлорд и вилланы, droit du seigneur[99] и все такое прочее. Но только на этот раз ничего такого не было. Потому что Макс подарил ей кольцо. — Теперь она снова сжала руки, оперлась ими на подлокотники и опять не смотрела на дядю. — На этот раз все было иначе. Лучше, чем бы мог придумать Гарди или Шекспир. Потому что на этот раз было двое городских юношей: не только богатый молодой граф, но и чужеземный друг молодого графа или, во всяком случае, гость семейства, безвестный романтический чужеземный рыцарь, который победил молодого графа, разъезжая верхом на лошадях молодого графа, а потом с помощью каминной метлы отобрал у молодого графа шпагу. И наконец ему осталось только подъехать ночью к окошку подруги молодого графа и свистнуть… Подождите, — сказала она.