— Итак, мистер Стивенс. Вы объясняете?
— Если вам угодно, — отвечал дядя.
— Истинно, — сказал капитан Гуальдрес.
— Здесь вы держите свою ночную лошадь, ту, которая слепая.
— Да, — подтвердил капитан Гуальдрес. — Нет другой лошадь здесь, только маленькая кобыла. Для ночь. Negrito[102] ставит ее в конюшню каждый вечер.
— И после обеда или ужина или в полночь, когда достаточно стемнеет, вы приходите сюда, входите в этот загон, подходите к этой двери и открываете ее — в темноте, как сейчас.
Вначале он, Чарльз, подумал, что их здесь слишком много — один, во всяком случае, лишний. Теперь он понял: наоборот, не хватает одного — парикмахера, — потому что капитан Гуальдрес сказал:
— Прежде я ставлю барьеры.
— Барьеры? — спросил дядя.
— Маленькая кобыла не видит. Скоро она будет не видеть навсегда. Но она еще может прыгать, ей помогает не зрение, но осязание и слух. Я ее учу — как это сказать? — вере.
— Я думаю, слово, которое вам нужно, это неуязвимость, — сказал дядя.
Потом они заговорили по-испански, очень быстро, и если б оба не стояли неподвижно, это напоминало бы схватку боксеров. Он, наверное, мог бы уследить за Сервантесом, во всяком случае, в письменной форме, но то, что бакалавр Самсон и предводитель янгуасцев прямо у него под носом торгуются из-за лошади, дошло до него, лишь когда уже все кончилось (так он, по крайней мере, думал), и дядя объяснил ему, в чем было дело, — вернее, объяснил настолько, насколько он, Чарльз, вообще мог ожидать.
— И что тогда? — спросил он. — Что ты сказал ему тогда?
— Не много, — отвечал дядя. — Я только сказал: «Это одолжение». А Гуальдрес сказал: «За которое натурально я заранее вас благодарю». А я ему сказал: «Но в которое вы натурально не верите. Но цену которого вы натурально желаете узнать». И мы условились о цене, и я сделал это одолжение, и на том дело кончилось.
— Какова же была цена? — спросил он.
— Это было пари, — ответил дядя. — И мы побились об заклад.
— На что? — спросил он.
— На его судьбу, — сказал дядя. — Он сам назвал ставку. Ибо единственное, во что такой человек верит, это в свой рок. В судьбу он не верит. Он ее даже не приемлет.
— Ну хорошо, — сказал он. — Вы заключили пари. А ты на что спорил?
На это дядя даже не стал отвечать, он просто смотрел на него язвительным, капризным, загадочным, но все же знакомым взглядом, хотя он, Чарльз, только сейчас обнаружил, что совсем не знает своего дядю. Потом дядя сказал:
— Конь неожиданно является ниоткуда — допустим, с запада — и одним и тем же ходом дает шах и королеве и ладье. Что надо делать?
Теперь он по крайней мере знал ответ.
— Спасать королеву и уступать ладью. — И на второе замечание он тоже отозвался: — Из западной Аргентины. — И добавил: — Речь шла о той девице. О девице Гаррисс. Ты заключил с ним пари на эту девицу. Чтобы он не входил в этот загон и не открывал дверь этой конюшни. И он проиграл.
— Проиграл? — спросил дядя. — Вместо того чтобы лишиться части своего скелета, а может даже и мозгов, он получил принцессу и половину замка. По-твоему, он проиграл?
— Он проиграл королеву, — возразил он.
— Королеву? — сказал дядя. — Какую королеву? А, ты имеешь в виду миссис Гаррисс. Может, он понял, что королеву передвинули в ту самую минуту, когда он понял, что ему придется объявить свою ставку. Может, он понял, что потерял и королеву, и замок еще в ту минуту, когда разоружил шваброй принца. Если королева вообще была ему нужна.
— В таком случае, что он тут делал? — спросил он.
— То есть, чего он ждал? — сказал дядя.
— Может, ему нравилась эта клетка. Тем, что с нее он мог продвинуться одним ходом не только на две клетки, но и в двух направлениях, — сказал он, Чарльз.
— Как бы там ни было, лучше бы он так и сделал, — сказал дядя. — Его угроза и его обаяние заключаются в его способности к передвижению. На сей раз он забыл, что в этом еще и залог его безопасности.
Но все это будет завтра. А сейчас он, Чарльз, даже не мог уследить за тем, что происходило у него перед глазами. Они с мистером Маккалемом просто стояли, смотрели и слушали, как дядя и капитан Гуальдрес, стоя лицом к лицу, осыпают друг друга звонкими дребезжащими слогами, а потом капитан Гуальдрес сделал какое-то движение — не то пожал плечами, не то поклонился, — а дядя, обернувшись к мистеру Маккалему, сказал:
— Ну как, Рейф? Хочешь пойти туда и открыть дверь?
— Пожалуй, — отозвался мистер Маккалем. — Да только я не пойму…
— Я побился об заклад с капитаном Гуальдресом, — сказал дядя. — Если ты не хочешь, придется мне.