Но Фолкнер принадлежал к той категории писателей, которые никогда не бывают удовлетворены своей работой, ее результатами. «Я считаю, — говорил он, — что каждый пишущий пишет об истине, а есть только одна истина, и каждый писатель, если он заслуживает этого имени, никогда не бывает удовлетворен своей работой, потому что она оказывается не столь волнующей, как ему хотелось бы, поэтому он пытается вновь. Это все та же истина, но она проявляется в различных сюжетах, появляются различные люди, различные характеры, различные ситуации, и они подчиняют себе стиль. Писатель все время старается высказать эту истину самым правдивым образом, так, чтобы, если он умрет завтра, он все-таки успел ее высказать».
В его голове уже зрели новые замыслы.
В августе 1931 года Фолкнер начал работать над новым романом. Он сам еще плохо представлял себе, каким будет этот роман. Назвал он его «Темный дом», но это название не устраивало, и он знал, что со временем придет другое, более точное.
У него уже выработался определенный распорядок дня, которого он придерживался потом всю жизнь. Он рано вставал и до середины дня работал. После полудня занимался всякими работами по дому. Больше всего он любил тот час, когда они с Эстелл сидели на веранде и выпивали перед обедом чего-нибудь крепкого. И вот в один из таких августовских дней Эстелл, глядя в сад, между прочим сказала: «Билл, тебе никогда не казалось, что свет а августе совсем иной, чем во все другие времена года?» Фолкнер встал, пробормотал: «Вот оно!» и ушел к себе в кабинет. Спустя минуту он вернулся, и опять они сидели, потягивая из бокалов и любуясь сочными красками сада. Эстелл, уже достаточно хорошо изучившая своего мужа, ни о чем его не спросила. А он наверху, в своем кабинете, зачеркнул название «Темный дом» и написал вместо него новое — «Свет в августе».
Много лет спустя, когда студенты Виргинского университета спросили Фолкнера о происхождении названия «Свет в августе», он ответил: «В августе в Миссисипи бывает несколько дней примерно в середине месяца, когда предвкушается осень, становится холодно, появляется какой-то необыкновенный свет, как будто он дошел к нам не сегодня, а их далеких классических времен. В нем видятся фавны, сатиры, боги — из Древней Греции, откуда-то с Олимпа. Это длится день или два, потом пропадает, но каждый раз в августе в моих местах это происходит, и вот оттуда это название, для меня приятное, потому что оно напоминает мне об этом времени, о сиянии, более древнем, чем христианская цивилизация».
Этот августовский свет, как символ язычества, связывался в воображении Фолкнера, когда он начинал писать этот новый роман, с образом молодой женщины, которой суждено будет стать главной героиней. Рассказывая об истории написания романа «Свет в августе», Фолкнер говорил: «Эта история началась с Лины Гроув, с образа молодой женщины, у которой ничего нет, беременной, твердо решившей найти своего возлюбленного. Эта идея возникла из моего преклонения перед женщинами, перед мужеством и выносливостью женщин. По мере того как я рассказывал эту историю, я все больше и больше влезал в нее, но это главным образом история Лины Гроув».
Говоря о «сиянии», более древнем, чем христианская цивилизация», Фолкнер продолжал: «Может быть, это связано с Линой Гроув, в которой есть нечто от язычества — приятие всего, желание иметь ребенка, которого она отнюдь не стыдится — неважно, есть у него отец или нет, — она просто следует принятым законам того времени, когда ей надо найти отца ребенку, и она находит его. Но что касается ее, то ей и не особенно нужен для ребенка какой-нибудь отец, не более, чем женщинам, рожавшим от Юпитера, нужен был дом или отец ребенку. Достаточно было иметь ребенка. Вот и все, что означает это название — просто отблеск света, более старого, чем наш».
Фолкнер приступал к роману «Свет в августе» в расцвете творческих сил. Он потом говорил, что «в жизни писателя есть период, когда он — не буду подбирать других слов — плодоносит. Потом кровь начинает пульсировать медленнее, кости становятся более ломкими, мускулы менее эластичными, к тому же у него появляются другие интересы, но мне кажется, что в жизни писателя один раз бывает период, когда он пишет в полную силу своего таланта плюс скорость. Потом скорость спадает, но не обязательно, чтобы одновременно происходило увядание таланта. Однако бывает в жизни период, когда они полностью совпадают. Скорость, сила, талант — все в расцвете. Писатель, как говорят американцы, «горячий».