— Значит, лошадь Блеру досталась, — сказал шофер.
— Какая?
— Та, которую Готри не хотел продавать ему.
— О чем ты говоришь, — у Готри в жизни не было лошадей, разве что какая-то никудышная кляча. К тому же, Готри еще не задолжал Блеру никакой лошади.
— Еще нет?
— Не нравится ей Готри, понимаешь. Когда он первый раз без Блера пришел, он его на порог не пустила. Да и в другой раз дала бы от ворот поворот, если б не газетная вырезка на подносе о том студенте. И на третий дверь перед носом захлопнула; терпеть его не может, будто лошадь или даже собаку, собаки ей ненавистны еще больше лошадей, хоть ездить верхом на них ее не принуждали. Не ходят они под седлом. Так что пришлось мне снова обрабатывать Каллагена, в конце концов дошло до того, что я стал кем-то вроде русского крепостного.
— Чего русского?
— Это люди, которые сами себе не хозяева. Всякий раз, выходя из дому, я должен был встречаться с Готри в каком-нибудь шалмане, а потом идти к Каллагену и умасливать его, потому что он из людей со взглядами, представляешь?
— С какими взглядами?
— С праведными. Из учебников воскресной школы. Что это нехорошо, она ему нравится, ему ее жаль, поэтому надо сказать Блеру, что он лгал, и никакой лошади у Готри нет. Когда человек отказывается от денег, которые сами идут в руки, самым большим дураком сочтет его тот, кто разумно относится к религии и оставляет все эти золотые правила в учебниках воскресной школы, откуда они и взяты. Если Господь не хотел, чтобы человек зарабатывал себе на хлеб с маслом, то с какой стати Он сделал воскресенье выходным? Что скажешь?
— Пожалуй, ты прав, — ответил шофер.
— Прав, конечно. Черт! Я сказал Каллагену, что Блер, как любой уважающий себя мужчина, прикончит нас обоих, и спросил, не считает ли он, что на жене Блера кончатся все женские шашни; что она будет последней.
— Значит, он не… — шофер, не договорив, умолк. Потом сказал: — Вон, посмотри.
Человек в котелке посмотрел. Сквозь просвет в соснах, посередине видимого фрагмента рисового поля, виднелась красно-черная точка, до нее было около мили; быстро движущейся она не казалась.
— Что это? — спросил он. — Лиса?
— Блер, — ответил шофер. — Быстро скачет. Интересно, где остальные?
Они наблюдали за движущейся точкой, пока она не исчезла.
— Домой вернулись, если не дураки, — сказал человек в котелке. — И нам бы пора.
— Пожалуй, — сказал шофер. — Стало быть, Готри еще не задолжал лошади Блеру.
— Еще нет. Готри ей не нравится. Больше она не пускала его в дом, по словам Берк, как-то ушла с вечеринки, потому что он был там. И без меня Готри не приехал бы сюда, она заявила Блеру, что не поедет, если он будет здесь, Пришлось мне снова потолковать с Каллагеном, тот стал каждый день приходить, растравлять душу Блеру лошадью, добиваться для Готри приглашения, потому что жену Блер намерен был привезти.
Шофер вышел из машины и пошел заводить ее. Человек в котелке закурил сигарету.
— Но своей лошади Блер еще не получил. Если у женщины такие длинные волосы, как у нее, то пока они собраны в узел, ничего страшного. Но когда застанешь ее с распущенными волосами — значит, все.
Шофер принялся вертеть заводную ручку. Лотом обернулся и, не распрямляясь, замер.
— Слушай.
— Что там такое?
— Горн.
Серебряный звук раздался снова, слабый, далекий, протяжный.
— Как? — удивился человек в котелке. — Неужели нужно здесь держать солдат?
— Это трубят они, — ответил шофер. — Значит, настигли лисицу.
— Слава Богу! — сказал человек в котелке. — Может, завтра вернемся в город.
Те двое в комбинезонах проехали по рисовому полю и стали подниматься на холм.
— Ну что ж, — сказал парень, — теперь он, небось, доволен.
— Думаешь? — отозвался старший. Он ехал чуть впереди парня. И говоря, не повернул головы.
— Три года гонялся за этой лисой, — сказал парень. — И убил наконец. Чего ж ему быть недовольным?
Старший не обернулся. Он, горбясь, сидел на тощем, облезлом муле, ноги его болтались. С ленивым, ироничным презрением произнес: