— Значит, Друзилла и этот еще не повенчаны?
А дело в том, что у нас времени не оказалось. Может, и повенчались бы уже, но только мы въехали на площадь, как увидали, что у гостиницы, в которой выборы, сгрудились негры под призором шести или восьми чужаков-белых, и тут же я увидел, что джефферсонцы — наши — спешат через площадь к гостинице, каждый держа руку На бедре, как бегут люди, когда в кармане пистолет. А солдаты отцова эскадрона уже встали оцеплением перед гостиницей, загородивши вход. И я тоже слетел с лошади, а Джордж Уайэт не дает Друзилле пройти туда. Но он не за нее ухватился, а только за плащ ее, и она прорвала оцепление и бегом в гостиницу, а венок у нее сбился набок и фата струится позади. Но меня Джордж держит. Бросил плащ на землю и держит меня.
— Пустите, — сказал я. — Там отец.
— Не горячись, — сказал Джордж, не выпуская. — Джон просто голосовать вошел.
— Но Берденов там двое! — сказал я. — Пустите!
— У Джона в «дерринджере»[46] два заряда, — сказал Джордж. — Не горячись.
И держат меня. И тут мы услыхали три выстрела, и все повернулись к дверям. Сколько прошло так времени, не знаю.
— Два последних дадены из «дерринджера», — сказал Джордж.
Еще сколько-то времени прошло. Старик негр, что швейцаром у миссис Холстон и стар уже освобождаться, высунул из дверей голову, сказал: «Господи боже» — и спрятался обратно. Потом вышла Друзилла с избирательной урной — венок набекрень, хвост фаты намотан на руку, — а за ней отец и смахивает рукавом пыль с новой касторовой шляпы. Его хотели встретить шумно, набрали в легкие воздуху — не раз слыхали янки этот наш атакующий вопль:
— Урр…
Но отец поднял руку — и замолчали. Тихо стало.
— Мы чужой пистолет тоже слышали, — сказал Джордж. — Ты не задет пулей?
— Нет, — сказал отец. — Я дал им первыми выстрелить по мне. Вы все слышали. Вы, ребята, знаете мой «дерринджер» и сможете подтвердить под присягой.
— Да, — сказал Джордж. — Мы все слышали.
Отец оглядел собравшихся, медленно обошел взглядом все лица.
— Есть кто-нибудь здесь, желающий оспорить мои действия? — спросил он.
Но ни звука в ответ, ни даже шороха. Собранные в кучу негры так и стоят неподвижно под охраной белых северян. Отец надел шляпу, взял у Друзиллы урну, подсадил в седло, вернул ей урну. Затем снова оглянулся на всех.
— Выборы состоятся у меня на усадьбе, — сказал он. — Назначаю Друзиллу Хок уполномоченным по голосованию и подсчету голосов. Есть желающие возразить?
Опять наши набрали в грудь воздуху, и опять отец остановил их, подняв руку.
— Не теперь, ребята, — сказал он. Повернулся к Друзилле. — Езжайте домой. Я загляну к шерифу и затем догоню.
— Так мы и пустим тебя одного, — сказал Джордж Уайэт. — Часть наших поедет с Друзиллой. А остальные — с тобой.
Но отец не разрешил.
— Мы ведь боремся за мирный правопорядок и закон, — сказал он. — Я заявлю, как было, и приеду. А вам сказано — езжайте.
И мы направились домой — бойцы эскадрона и еще человек сто; въехали в ворота, а впереди всех Друзилла с избирательной урной на луке седла; подъехали к хибаре, где собрались коляски и пролетки, и Друзилла, передав мне урну, спешилась, взяла опять урну и пошла к крыльцу — но внезапно застыла на месте. Мы с ней, пожалуй, одновременно вспомнили, хватились, и даже все другие, по-моему, почувствовали вдруг что-то неладное. Потому что прав был, по-моему, отец, говоря, что женщины не сдаются — их не принудишь выпустить из рук ни победу, ни даже поражение. И мы остановились, запнулись — тетя Луиза и другие вышедшие женщины встали препоной на крыльце; и тут, протиснувшись, проехав мимо меня, спрыгнул с лошади отец рядом с Друзиллой. Но тетя Луиза и не взглянула на него.
— Значит, не обвенчались, — сказала она.
— Я забыла, — сказала Друзилла.
— Ты забыла? Забыла?
— Я… — сказала Друзилла. — Мы…
Тетя Луиза взглянула наконец на всех нас; прошлась взглядом по нашему конному строю, скользнула и по мне, как по чужому.
— А это кто такие, позволь узнать? Твой свадебный кортеж забывчивых? Поезжане убийств и разбоя?
— Они голосовать приехали, — сказала Друзилла.
— Голосовать, — сказала тетя Луиза. — Вот как. Голосовать. Заставила родную мать и брата жить под кровлей прелюбодеяния и блуда и думаешь, что заставишь еще и в избирательной будке жить — такое-то прибежище ты нам избрала от насильства и кровопролития? Подай мне этот ящик.
Но Друзилла стояла, не двигаясь, в порванном платье с измятой фатой и венком, криво свисающим с волос на двух шпильках. Тетя Луиза спустилась с крыльца; неясно было, что она хочет делать; мы глядели с седел, как она выхватила у Друзиллы урну и отшвырнула далеко в сторону.
46