Когда он вернулся, перед очагом на стуле, наклонившись и свесив длинные узкие ладони между колен, с распухшим от слез лицом сидела Нат.
— Все вы со своим Джорджем Уилкинсом! — сразу начала Молли. — Давай, расскажи ему.
— Ни колодца не начал, ничего, — сказала Нат. — Крыльцо и то не подпер. Ты ему сколько денег дал, а он не начал даже. Я его спрашиваю, а он говорит: подожди, еще не собрался, — подождала, опять спрашиваю, а он опять свое: не собрался. Тогда я ему сказала: не начнешь, как обещался, я, может, другое вспомню про ту ночь, когда шерифы к нам нагрянули, — а вчера вечером говорит: мне тут надо кое-куда, могу поздно вернуться, ты бы у своих переночевала, — а я говорю: на засов запрусь — подумала, он для колодца что-то хочет заготовить. А как увидела, что папину лошадь и телегу вывел, думаю: так и есть. Является чуть ли не утром — и с пустыми руками. Ни чем копать, ни досок для крыльца — а деньги папины истратил. Ну и сказала ему, что я сделаю, — подождала у дома, пока мистер Рос не проснулся, и говорю мистеру Росу, что совсем другое вспомнила про ту ночь, а мистер Рос заругался и говорит — поздно вспомнила, потому что теперь я Джорджу жена, суд меня не будет слушать, и поди, мол, скажи отцу и Джорджу, чтобы к вечеру духа их тут не было.
— Дождались! — закричала Молли. — Вот он, ваш Джордж Уилкинс! — Лукас уже шел к двери. — Куда пошел-то? — сказала она. — Куда теперь денемся?
— Ты погоди беспокоиться, куда денемся, — сказал Лукас, — до той поры, когда Рос Эдмондс забеспокоится, почему мы не съехали.
Солнце уже встало. День обещал быть жарким; и хлопок и кукуруза еще подрастут до заката. Когда он подошел к дому Джорджа, Джордж молча появился из-за угла. Лукас пересек лысый, залитый солнцем двор в хитрых завитушках сметенной пыли — эту науку Нат переняла у матери.
— Где он? — спросил Лукас.
— Я его спрятал в овражке, где мой старый лежал, — ответил Джордж. — В тот раз шерифы ничего не нашли, теперь искать там не станут.
— Дурень, — сказал Лукас. — Пойми ты: теперь до выборов недели не пройдет без того, чтобы кто-нибудь из них не пошарил в овраге — коли Рос сказал им, что там прятали. А если тебя обратно поймают, у тебя не будет свидетеля, на котором ты с прошлой осени женат.
— Теперь меня не поймают, — сказал Джордж. — Теперь я ученый. Буду на нем работать, как вы велите.
— Давно бы так, — сказал Лукас. — Вот стемнеет, бери телегу и увози его из оврага. Я покажу, куда спрятать. Хе, — сказал он. — Этот небось старого родной братец, будто старого и не уносили.
— Нет, сэр, — сказал Джордж. — Этот хороший. Змеевик у него почти что новый. Почему я и цену не мог сбить. Крыльцовых и колодезных еще бы два доллара, и хватило, но я сам достал, вас не пришлось беспокоить. Да я не о том волнуюсь, что меня поймают. Я голову ломаю, что мы Нат скажем насчет крыльца и колодца.
— Кто это «мы»? — спросил Лукас.
— Ну тогда я, — сказал Джордж.
Лукас посмотрел на него молча. Потом сказал:
— Джордж Уилкинс.
— Сэр? — сказал Джордж Уилкинс.
— Я насчет жены советов никому не даю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Шагов за сто до лавки Лукас, не остановившись, бросил через плечо:
— Обождите здесь.
— Нет, нет, — сказал коммивояжер. — Я с ним сам потолкую. Если не смогу ему продать, тогда и… — Он остановился. Вернее, отпрянул: еще бы шаг — и он налетел на Лукаса. Он был молодой, под тридцать, самоуверенный, с бойкостью, слегка потертой, и нахрапом, свойственным людям его призвания, белый. Но тут он даже говорить перестал и поднял голову к негру в старом комбинезоне, смотревшему на него не только с достоинством, а властно.
— Здесь обождите, — сказал Лукас.
И вот под ясным августовским утренним небом торговец прислонился к ограде, а Лукас пошел в лавку. Он поднялся на крыльцо, возле которого стояла под широким фермерским седлом молодая светлая кобыла со звездочкой и в трех чулках, и вошел в длинную комнату, где на полках были разложены консервы, табак, лекарства, а на крюках висели цепные постромки, хомуты, клешни хомутов. Эдмондс сидел за бюро перед окном фасада, писал в гроссбухе. Лукас стоял и смотрел ему в затылок, пока он не обернулся.
— Он приехал, — сказал Лукас.
Эдмондс откинулся на спинку и развернулся вместе с креслом. Глаза у него загорелись еще до того, как остановилось кресло. С неожиданной яростью он крикнул: