Миссис Наннери — это мать Седрика. Ему тогда было лет пять. Они жили в маленьком домике на холме у самого вокзала, и когда ее наконец заставили сесть и кто-то дал ей глотнуть виски, она перестала голосить и рассказала, что часов в пять она нигде не могла найти Седрика и пошла туда, где мистер Сноупс сидел на стуле перед домиком величиной с уборную, который он называл конторой, и где по ночам сторожил бак, пошла спросить, не видел ли он Седрика. Седрика он не видел, но сразу встал, чтобы помочь ей искать его, и они обшарили все товарные вагоны на запасном пути, и пакгауз, и все вокруг и звали Седрика; только вот миссис Наннери не могла вспомнить, кто из них первый подумал о нефтеналивном баке. Кажется, мистер Сноупс, потому как он знал, что бак пустой, хотя, должно быть, миссис Наннери тоже видела лестницу, приставленную к баку, по которой мистер Сноупс лазил наверх, чтобы открыть люк и выпустить из бака газ.
Мистер Сноупс, видно, думал, что газ почти уже вышел, но при этом оба они, должно быть, подумали, что оставшегося газа хватит для того, чтобы Седрик отравился, если залезет внутрь. Потому что, как сказала миссис Наннери, оба они подумали, что Седрик там, мертвый; сна была так уверена в этом, что не могла ждать ни секунды, и уже бежала, сама не зная куда, просто бежала, когда мистер Сноупс вынес из своей «конторы» зажженный фонарь, и все бежала, пока он лез по лестнице, все бежала, когда он спустил фонарь на веревке в люк; и она сказала, что все бежала, когда взрыв (она сказала, что даже не слышала его, не слышала ничего, иначе она остановилась бы) сбил ее с ног и в воздухе вокруг, как рой шмелей, зажужжали осколки бака. И мистер Харкер с электростанции, который прибежал туда первый и нашел ее, сказал, что, как только он ее поднял, она снова порывалась бежать, вскрикивая и молотя руками воздух, а он держал ее, пока не заставил сесть, и дал ей виски, а тут подоспели остальные и стали переворачивать обломки кирпича, искали какие-нибудь следы Седрика и мистера Сноупса, но тут сам Седрик прибежал что было духу по путям, оказывается, когда грохнул взрыв, он играл возле дренажной трубы в полумиле от бака.
А мистера Сноупса так и не нашли до следующего утра, когда Том-Том Бэрд, кочегар с электростанции, по дороге на работу от своего дома, стоявшего в двух милях от электростанции по железнодорожному полотну, увидел, что на телеграфных проводах, ярдах в двухстах от того места, где стоял бак, что-то висит, взял длинную палку и сбил эту штуку, а когда пришел на электростанцию, показал ее мистеру Харкеру, и оказалось, что это стальной ошейник мистера Сноупса, хотя от ремней ни клочка не уцелело.
Но никаких останков самого мистера Сноупса не нашли; хороший он был человек, и все его любили, — сидел себе на стуле у дверей «конторы», откуда он мог видеть бак, или прохаживался вокруг него, пока керосин наливали в бидоны, ведра и канистры, в стальном ошейнике, так что он не мог повернуть головы: ему приходилось поворачиваться всем туловищем, словно он был деревянный. Его знали все мальчишки в городе, потому что очень скоро они пронюхали, что он привез из деревни целый мешок земляных орехов и оделял ими всех детишек, которые проходили мимо.
Кроме того, он еще принадлежал к масонам. Принадлежал так давно, что стал хорошим масоном, хоть и не достиг высокого положения в ордене. Так что этот ошейник похоронили, как положено, в гробу, погребением распоряжались масоны, и было прислано больше цветов, чем можно было ожидать, даже от нефтяной компании, хотя мистер Сноупс зря взорвал их бак, потому что в нем даже не было Седрика Наннери.
В общем, похоронили то, что нашлось; на похоронах был баптистский проповедник, и масоны в своих фартуках бросали комья земли в могилу, приговаривая: «Увы, брат мой», — и устлали свежую рыжую землю цветами (в один из цветков был вставлен масонский знак); а бак был застрахован, так что нефтяная компания не стала проклинать мистера Сноупса за то, что он, взрослый человек, свалял такого дурака, и они выплатили миссис Сноупс тысячу долларов, выразив ей этим свое соболезнование, хоть она и вышла замуж за болвана. Или, вернее, они отдали деньги миссис Сноупс потому, что ее старшему сыну Уоллстриту еще не было тогда шестнадцати. А воспользовался ими все равно он.
Но все это было позже. А тогда все кончилось тем, что мэр де Спейн, который уже столько времени состоял командиром, дождался наконец случая ударить в свой колокол и поднять тревогу, а мы могли сообщить дяде Гэвину кое-какие свежие новости о Сноупсе. Теперь, когда я говорю «мы», это значит «я». Родители Гауна наконец вернулись из Китая или еще откуда-то, и Гаун уехал в Вашингтон (была осень), чтобы там кончить школу и на следующий год поступить в Виргинский университет, и однажды мама велела позвать меня в гостиную, а там сидел Рэтлиф в своей аккуратной синей вылинявшей рубашке без галстука, с невозмутимым выражением на смуглом лице, словно светский гость (на столе стоял чайный поднос, и у Рэтлифа в руках была чашка с чаем и бутерброд с огурцом, а я теперь знаю, что многие в Джефферсоне, не говоря уже о том округе, откуда Рэтлиф был родом, понятия не имели, что делать с чашкой чая в четыре часа дня, и, может быть, сам Рэтлиф никогда такого не видывал, но только, глядя на него, никто бы этого не подумал), и мама сказала: