Мишка Рубцов все же попытался проскользнуть под руками усатого в директорский кабинет, но был пойман и выставлен за дверь. В коридоре он утих.
— Поговорили... — пробурчал он.
Делегаты решили все же не уходить. Павлик предложил стать на лестнице, ждать выхода директора. Директор остановится — и тут ему все выложить.
Ребята сели на лестнице и стали ждать.
Но их обнаружил сторож и вытолкал на улицу, сказав, что в конторе занятия кончились. Если же они попробуют вернуться, вежливо предупредил он, то он им так намылит шею, что неделю будут помнить. И он со звоном запер дверь.
— Холуй! — крикнул ему вслед Мишка. — Душа у вешалки...
Но это им нисколько не помогло.
Они решили было ждать директора на улице, но потом рассудили, что под дождем директор разговаривать с ребятами не станет. Под дождем люди злые. Мокрый человек всегда злой. Это сказал Мишка.
— Куда ж еще можно пойти с нашим делом?
— В милицию... — неуверенно предложил Павлик: для него все власти совмещались в милиции, но Рубцов высмеял его.
— Тогда некуда больше, — вздохнул Павлик.
Они медленно шли по длинной аллее лип.
— В отдел труда пойти, — не то сказал, не то спросил Рубцов, — или в завком?
Они знали, чувствовали: должен быть такой закон, который защищает учеников. Надо только найти ключи к атому закону. И людей, у которых эти ключи есть.
И вдруг Рубцов вспомнил:
— В комсомол! В комсомол надо идти! — И он просиял весь.
Но Павлик покачал головой, не соглашаясь.
— Дядька комсомол не любит. Бездельники они... Их директор, как и нас, выгонит...
Но Рубцов упрямо настаивал на своем, и Павлик неохотно согласился. Они бегом пробежали аллею и. шлепая по лужам, добрались до клуба. Здесь ютилась ячейка. В комнате ячейки горел свет, на трехногом стуле сидел секретарь заводской ячейки Костя Греков.
Ребята хорошо знали Грекова. Он часто приходил к ним в мастерскую.
— Ну, орлы, — весело кричал он всегда, — как делы?
— Ничего, — отвечали ему хором. — Дела идут, контора пишет, конторщик пьян и еле дышит...
Рубцов, как и все ребята, знал, какое близкое участие в делах мастерской принимал Греков. Он теперь не сомневался, что они с Павликом попали туда, куда надо. И, откашлявшись, начал:
— Мы есть, товарищ Греков, делегаты — я и товарищ Гамаюн — от всего юного пролетариата нашей ученической мастерской...
Забегая в мастерскую. Костя видел, как сердито косился на него мастер.
«Не любит меня старик, — беспечно подумал он. — Ну, пускай! Хороший старик. Довоенной выделки».
Он знал, что мастер одного себя считает творцом и хозяином мастерской. Старик не понимает ни политической, ни финансовой стороны дела, он думает, что все течет само собой. Пускай думает. Разве стоит из-за этого спорить? Стариков Костя привык уважать, мастеров особенно.
Но комсомольцам-то хорошо известно, с какими боями добывается для юной школы каждая копейка денег. Комсомольцам-то известно, с какими боями добился Костя введения в школе преподавания политграмоты и общеобразовательных дисциплин. Костя давно считает мастерскую школой фабзавуча, и только мастер упрямо стоит на том, что это мастерская, где он одни учитель и хозяин.
— Ну что ж! — посмеивается Костя над стариком. — Пусть думает, что хочет. Пусть только ребят учит работать.
Они встречаются иногда в цехе — секретарь и мастер, два энтузиаста фабзавуча, два работника одного дела — и расходятся, как незнакомые и даже враждебные друг другу люди.
Костя привык уже к тому, что старики молодых в грош не ставят. Соседи посмеиваются. Он вырос у них на глазах. Он здешний человек, родившийся и вставший на ноги здесь, в поселке у меловой горы, людям странно видеть его с папкой под мышкой. Он вчера еще носил мастерам кипяток в чайнике, таскал партизанам в шайке патроны, а сегодня, на удивление тем же мастерам и партизанам, говорит речи с трибуны, сидит на заседаниях и бесцеремонно тащит папиросы из директорского портсигара.
Но его любят заводские старики, и это Костя тоже знает. Любят и гордятся им.
— В отца пошел, в отца... — говорят ему вслед, и Костя знает, что это высшая похвала: отец у мер на царской каторге.
И Костя еще больше старается быть похожим на отца. Он расспрашивает о нем у стариков. Они отца хорошо помнят. В их рассказах отец встает, как живой: спокойный, всегда улыбающийся человек, ласковый к людям.
— К хозяину он — тигр, а к рабочему — голубь, — рассказывали старики. — Он человека всегда дружком звал. «Ты, говорит, дружок, возьми свою жизнь на ладонь и погляди на нее. Погляди, дружок, какая она у тебя некрасивая да замурзанная, и кто в этом виноват, дружок, крепко подумай».