При ее появлении сиреневая призма сошла с глаз Ивана Егоровича, и он увидел перед собой женщину, как всегда мягко–застенчивую, с большими, трогательно–наивными, детскими глазами. В старой литературе такое выражение глаз, дающее характер всему лицу, называлось инфантильным… Иван Егорович умел вести себя с дамами тонко и приятно, но при появлении Иллирии Сергеевны побоялся встать, не надеясь на свои ноги.
— Извините, — сказал он, — одурманило на воздухе. Подняться не могу.
Иллирия пожала руку Ивану Егоровичу и села рядом.
Порожек был небольшой, и она села тесно, чуть ли не прижавшись к Ивану Егоровичу. Ему стало радостно от этой ее простоты.
— Я к вам за спичками, Иван Егорович.
— С удовольствием одолжу.
— Одна боюсь.
— Чего, извините?
— Муж должен был сегодня приехать чуть позже и не приехал. Страшно одной ночевать. Глупости в голову лезут…
— Какие же глупости, извиняюсь?
— Ну, какие… Всякие.
— Разбойники? — Иван Егорович сказал это тем тоном, каким говорят с детьми.
— И разбойники.
Иван Егорович позволил себе вольность:
— Пригласите меня ночевать.
— Позвала бы, да комната одна, Иван Егорович. Неприлично.
— Могу охранять вас, как верный цербер. Сяду вот так на пороге и просижу до утра.
— Ох, Иван Егорович, Иван Егорович, — мягко сказала Иллирия. — Вы, оказывается, опасный мужчина. Представляю, что было в молодости.
— Ничего не было! — почти сердито откликнулся он.
— Ох, не верится! У вас глаза, знаете, какие…
— Не занимался, Иллирия Сергеевна, не на то был настроен.
— Значит, однолюб?
Оба они в это мгновение представили себе Нину Петровну.
— Не будем говорить на эту тему, Иллирия Сергеевна, — тихо сказал Иван Егорович.
Он машинально закурил. Она молчала.
— Спички вот… Берите.
Молодость не имеет понятия о старости, но старость знает молодость наизусть. До глубоких лет живет молодость в человеке ненасытным желанием повториться. О, тема Фауста! Точно страшная буря прошла сейчас через Ивана Егоровича… Для чего ты приходишь, любовь, когда ты уже не счастье, а срам?
— Вот спички… Берите.
— А вы как?
— Берите, берите!
Только сейчас, когда они сидели рядом, единственный раз, Иван Егорович с пронзительным чувством горя подумал, что он мог бы полюбить эту женщину. В далеком прошлом… Мог бы или полюбил? Целомудренный до аскетизма, он тут же отверг мысль о любви к Иллирии Сергеевне как явную пошлость.
Привычно и глухо, как бывает в ночи, они переговаривались о простых мелочах их дачной жизни. Сидеть долго не пришлось, так как засвистела электричка. Иллирия Сергеевна поднялась. Она опять пожала руку Ивану Егоровичу, пошутила, что ему, видимо, не придется выступать в роли рыцаря, и ушла.
У Ивана Егоровича вдруг резко заболела голова, точно ее что–то держало, а теперь отказалось держать. Под ложечкой стало нехорошо, руки ослабли, затошнило. «Что это, мать моя, уж не так ли умирают?..» Не рискуя встать на ноги, Иван Егорович сполз с порожка и лег на холодную землю. Он испугался. Но тут наступил сладкий и черный провал, который называется обмороком и отличается от смерти только тем, что при нем бывает счастливое «после». Когда стало наступать это «после», оставленный на время живой мир опять показался Ивану Егоровичу сиреневым. Посредине этого мира плавал вагонный толстяк, говоривший Ивану Егоровичу что–то тяжелое, густое, отвратительное о вреде курения.
Еще не придя в себя, Иван Егорович понял, что отравился никотином и заболел.
Глава пятая
Для первого знакомства
Ирочку, что называется, током ударило. Она опрометью бросилась к телефону, который впервые за четыре дня зазвонил. Четвертый день она, в сущности, одна жила в новой квартире и несмело привыкала к ней. На старом месте телефона не было: жильцы не смогли договориться, как кому платить. Здесь телефон стоял в прихожей на маленьком столике перед зеркалом. До сих пор Ирочка лишь дважды узнавала время по телефону. И вот кто–то звонил… «Лучше, если бы не нам… не мне…»
Ирочка сразу узнала звонившего по голосу, но он уже третий раз спрашивал, узнала ли она его. Конечно, узнала. Звонил Володька. Это ее ничуть не удивило. Он должен был позвонить. Она не ждала Володьку, откровенно забыла о нем, героем ее романа, конечно же, должен был стать не Володька, а другой, совсем другой человек… Володька позвонил, и она знала, что это правильно. Ей захотелось притвориться, будто она не узнает его, но она всегда умела поймать себя на притворстве.