— Сила!
— Ты другие слова знаешь?
— Знаю.
— Какие?
— Всякие.
— Давай говори.
Он задорно прищурил свои убийственно красивые глаза, отчего они сделались совсем детскими.
— А ты знаешь, не очень… С этой осени я тоже пойду.
— Куда пойдешь?
— В десятилетку.
— У тебя сколько?
— Семь классов.
— Тоже немало.
— Догоню… Не беспокойся.
— А я ничего…
— Думаешь, я глина? Я не глина.
Они говорили, как птицы поют, не делая никаких усилий. Володька по–мальчишески шмыгнул носом.
— Сам в гости набился и обрезаю.
— Кого?
— Кого? Тебя!
— Что–то я не замечаю.
— Очень я стремился… — Володька ласково взглянул на Ирочку.
— Пошел в домоуправление, узнал, куда выписались. Большое дело!
— А тебе чего надо?
— Ничего.
— Тебе надо, чтоб человек страдал?
— Ничего не надо.
— Все вы такие… А зачем страдать, не понимаю.
Он мягко и смело положил Ирочке на плечо свою сильную руку, но Ирочка резко отстранилась.
— Давай без жестов!
— Как? — Он поднял брови, и Ирочка с ужасом увидела, что брови у него тоже убийственно красивые.
— Без этих… — она повертела рукой, — без жестов.
— Понял.
— Ну вот.
Он тихо засмеялся.
— Хорошо!
— Что хорошо?
— Держишься.
Ирочке стало весело. Наверно, он черт знает что думает о своей неотразимой красоте! Ничего не скажешь, красив. Действительно по–казачьи, по–мелеховски. Ирочка любила Григория Мелехова с той ранней поры, когда прочла шолоховский роман. Володька молчал, продолжая улыбаться своими блестящими глазами.
— Расскажи о себе, — мягко попросила Ирочка, — для первого знакомства.
— Мы и так знакомы.
— Нет, Володя, — уже серьезней сказала она, — мы совсем не знакомы. А мне интересно узнать, какой ты…
— Какой! — Он опять рассмеялся. — Я сам не знаю, какой.
— Правильно. Этого никто не знает. Даже самые умные люди.
— Что же рассказывать, если ничего не знаешь?
— Как ты в Москву приехал.
— Проверяешь? — недобро спросил Володька.
— Чудак!
— Я не боюсь, проверяй. Отец от колхозов тягу дал и меня с собой прихватил. Я еще пацаном был. Отец ненавидел колхозы.
— А ты?
— Проверяешь?
— Чудак…
— Проверяй. Я на колхозы смотрю издалека. — Володька с удовольствием потянулся.
— Объективно?
— Как?
Он насторожился.
— Объективно и есть издалека. Ни за, ни против.
— Вот именно. А мне что! Я рабочая масса. Сопловщик, слава богу, профессия, мастер. Отец — другое дело. Он был справный хозяин… Ему не забыть.
— Кулак?
— Все у вас кулаки… Много вы понимаете!
— Где он теперь?
— Не пропадет. Где! Под Москвой на шоссейке в закусочном ларьке стоит. На молодой женился. Хозяин. Сила!
— А мать бросил?
— Я с детства сирота. Бабы говорили, будто с отцом у нее жизни не было. Она вроде тянула за новое, отец — за старое. Да бабам верить! Грудь у нее была слабая.
— Вот видишь… Ты много рассказал.
Она чувствовала, что говорит с ним как с младшим, хотя, вероятно, он был немного старше ее.
— Что ж, так вот и будем сидеть? — с наивным недоумением спросил он.
— Не нравится? Я могу пересесть напротив.
— Не о том речь, дорогая.
— Скажи, о чем.
— Вот о чем! — Володька размахнулся, точно хотел ударить Ирочку.
Она отшатнулась и в испуге поднялась.
— Чего испугалась? Я обнять хотел. — Он секунду помолчал и добавил: — Для первого знакомства.
Что было делать с таким человеком? Ирочка искренне расхохоталась. «В школе мы называли таких жлобами, — думала она, смеясь, — но он не совсем жлоб. Нет. Просто с ним надо заниматься».
Но Володька понял ее смех по–своему. Он схватил ее руку выше кисти. Сейчас он был силен, стремителен, груб. Ирочка вскрикнула.
— Ладно тебе!.. — простонал Володька, хватая Ирочку за пояс.
— Володька! — сказала Ирочка с неожиданной силой. — Я тебя прогоню, как собаку.
— Так? — с обидой спросил он, остывая.
— Да, так.
Пальцы его ослабли, но руку он не выпускал. Темные глаза прояснились, и в них появилась та самая грусть, которую Ирочка заметила, когда он висел у ее окна.
— Эх, ты!.. Как собаку… Образованная!
— А ты не хватай.
— Ты мне нравишься.
— Пусти руку. У меня имя есть.
— Ира… — с нежностью сказал он. — Честное слово, нравишься!