— Ничего ты не знала. Я перед ними на задних лапках танцевала. Они мне верили.
Под «ними» подразумевалось школьное начальство.
— Чему верили?
— Всяким глупостям.
— Каким именно?
— Что ты нерадивая и у меня все подряд списываешь.
— Действительно! Они же знали, что я способная.
— Конечно.
— И верили?
— Запомни, Ирка, клеветникам почему–то охотно верят. Я даже анонимные письма на тебя сочиняла. Тоже верили.
— Зачем тебе это надо было?
— Подлость накатывала.
— Брось! Брось, Светлана! Какие–то причины были.
— Ты неглупая. Были.
— Какие?
— Теперь для меня они пустяковые, но тогда…
— Что ж было тогда?
— Родители тобой глаза кололи. С седьмого началось, когда решили меня в школе оставить. Жизни не давали. «Ирочка, Ирочка…» Каждый день Ирочка.
— Видишь…
— Сердишься?
— Ничуть.
— Ври!
— А какое значение имеет медаль? Если бы я шла в вуз, тогда другое дело. И то медалистов на беседах режут.
— Не в том дело.
— А в чем?
— Мы с тобой дружили. Я еще тогда решила все тебе рассказать. Потом, когда это станет прошлым.
— Вот и стало, — быстро сказала Ирочка. — Забудем, Чашкина.
— Спасибо.
Они шли по Арбату. Ирочка думала о том, что родители Дуськи — неразвитые и к тому же недалекие люди, — сами того не сознавая, испортили характер дочери. Они точили девочку за то, что она не была первой из первых, кололи ей глаза отличными примерами, и она возненавидела отличные примеры. Отсюда возникло и все остальное: неприязнь к людям, вечная подозрительность, деланная грубость.
— Ты нарядно одета, — сказала Ирочка, прерывая свои размышления. — Как живешь?
— А зачем опускаться? Еще успеется.
— Вышла замуж?
— За кого?
— Я спрашиваю.
— Пока не видно кандидатур. Работаю.
— Где?
— Кондитерская фабрика. Шоколадный цех.
— Серьезно?
— Чудачка! Конечно, серьезно.
— Говорят, там ешь, сколько хочешь.
— Скажи, сколько не хочешь.
— А что?
— Кусочек разве. Горькие сорта. А так и смотреть неохота.
— Работа тяжелая?
— Не тяжелая, не легкая. Утомительная.
— Получаешь ничего?
— До тысячи…
— А наряжаешься!
— Родители… Пока харчат.
Они оказались напротив магазина диетических продуктов. С чувством радостной удачи Ирочка вдруг услышала пронзительное шипение пескоструйного аппарата. Она подняла голову. Над магазином висела люлька, и в ней работал человек с противогазом на голове. Ирочка решила, что это Володька. Узнать его было невозможно, но зоркий взгляд Ирочки отличил его по манере держаться. Резко прямо откинутый назад корпус, как будто человек вызывает кого–то на сражение… Он! Ирочка подумала, что хорошо было бы встретиться с ним и не поздороваться. Пусть знает, как не звонить целую неделю. Но тут же вспомнила, что Володька нужен ей по делу. Светлана — будем называть ее так — тоже подняла голову, потом посмотрела на Ирочку.
— Что ты там видишь? — спросила она.
Ирочке не хотелось отвечать.
Что ты там могла увидеть?
— В это мгновение пескоструйный аппарат остановился. Володька стремительно скинул свою противогазную маску и вместе с ней капюшон. Произошло это удивительно быстро. Володька посмотрел на девушек и сразу узнал Ирочку.
— Э! — закричал он. — Здорово! Иди сюда!
Забыв, что она находится на одной из главных улиц Москвы, Ирочка закричала:
— Как тебе не стыдно!
— Иди сюда.
— Куда?
Светлана схватила Ирочку за руку.
— Ирка… Люди оглядываются!
— Пусть!
Они вместе перебежали улицу. У веревки, ограждавшей тротуар, их встретил человек с желтыми усами на каком–то старомодном, церковном лице. Маленькие глаза его, привыкшие тонко щуриться от вечной пыли, смотрели с откровенной хитрецой. Володька, видимо, уже успел что–то сказать ему об Ирочке. Усатый дядя без всякого интереса посмотрел на нее, потом на Светлану.
— Привет трудящемуся классу! Какая из вас!.. — Он не договорил: «…работать будет». — Рыжая, что ли?
Смутить Светлану было нелегко.
— Чего ощерился! Кот усатый! Здесь рыжих нет.
— А ты разве не рыжая?
— Сам ты рыжий! Ирка, — обратилась она к подруге, — что нам здесь надо?
Володька сверху кричал:
— Бригадир, ты с девушками поосторожней! Я тебя знаю!
— Ирка, в чем дело?
Бригадир двусмысленно посмеивался.
— С кем дело иметь будем! С тобой, что ли, рыжая?