— Получается так, что ты светлая… Как то пламя на небе. Не поверишь — не надо.
Ни Володька, ни Ирочка, ни даже сам царь Соломон со всей его великой мудростью не знали и не могли знать, когда приходит любовь и куда она уходит. Испытывая огромное чувство первого счастья, Володька думал, что вот и к нему пришла любовь. Она пришла давно, но теперь, как притаившийся гость, громко постучалась в двери.
— Мне лучше ничего не надо, — восторженно говорил он, робея и торопясь. — Я знаю, для чего мне жить.
Ирочка засмеялась. Володька задрожал от обиды.
— Ты не сердись, что смеюсь. Но жить только для любви — определенно глупо. Даже рыцари, которые посвящали себя любви…
Володька не слушал: «Будь они прокляты, твои рыцари!»
— Много ты знаешь, — чуть ли не с тоской сказал он. — Рыцари!
— Но жить для любви… Ты же не дурак!
Не любила она его — вот в чем была беда! Если бы к ней пришел великий час и постучался путник, она не стала бы сейчас поучать Володьку. Пусть бы говорил, что живет для одной любви. Ей тогда хотелось бы, чтобы он говорил так, и она верила бы ему.
Володька не отпускал ее руку, держал крепко, шел рядом и плакал страшными слезами, которые пересыхают в горле и не показываются на глазах.
— Ты умный человек, Володька, — говорила Ирочка, — ты правильно сказал про Кремль. Я сама думала так же, а высказать не могла. «Так и должно быть». Вот чего мне хочется.
— Чего? — со слезами, которых никто не мог бы услышать, спросил он.
— Чтобы я могла так сказать про тебя.
— Что?!
— Так и должно быть.
— Зачем?
Ирочка не знала, что за этими восклицаниями капали слезы горькой беды, и накинулась на Володьку:
— Зачем, зачем… Ты не учишься, не читаешь, не ходишь в театр…
— Зачем?!
Ирочка сдвинула брови.
— Затем, чтобы иметь право говорить мне о своей любви.
Володька словно очнулся, как всякий страстный и горячий человек, он в конце концов взорвался:
— Театры тебе нужны? Без театров ты не можешь? А я плевал на театры!
Она повернула к нему лицо, и оно было совершенно спокойным.
— Думаешь, здорово сказал? Рад? Тупо это, Володька. Пока молодой, еще ничего, а потом что будет? Потом будет дядя Дема.
Опять она сбила его. Ничего не скажешь, находчивая! Володька почувствовал, что приходит в себя. Стать похожим на дядю Дему ни в настоящем, ни в будущем ему не хотелось.
— Почему ты не в комсомоле?
— Поздно.
— А раньше времени найти не мог?
— Я и без комсомола программу выполняю.
— На «ты»?
Володька не понял. Настроение было испорчено. Яркий луч закатился за облака. Так, по крайней мере, ему казалось.
Ирочка рассказала ему о своем разговоре с бригадиром. Володька понимающе усмехнулся, но не сказал ни слова. Ирочка, повторяясь, рассказывала ему о том, какое неприятное впечатление произвел на нее дядя Дема и как он хотел угостить ее мороженым.
— Он?! — Володька страшно изумился и с гневом повторил: — Он?!
В порыве, соединявшем в себе любовь, страсть, ревность, обиду и все, чего не может высказать никто, Володька обхватил шею Ирочки и целовал ее лицо.
— Помни… Помни… До смерти… Помни.
Им никто не мешал. На москворецких аллеях в этот час было безлюдно.
На потемневшем небе одна за другой загорались звезды.
Глава двенадцатая
Решето клубники
— Зятек? Неужели? Выходит, что так…
Иван Егорович с досадой смотрит из прихожей, как Володька трет ногами пол в большой комнате. Натирать он не умеет, трет то левой, то правой. Вспотел, но, видно, доволен. Неужели зять? Вот досада! Рано! Казалось бы, какое дело Ивану Егоровичу? Ирка же ему, в сущности, никто. Но все–таки не следовало предоставлять девку самой себе. Слишком уж самоуверенна его дражайшая Нина Петровна, слишком много о себе понимает. «Мое воспитание»… Вот и любуйся своим воспитанием! В их квартире блаженствует чужой парень, можно сказать, неизвестно кто.
Иван Егорович наблюдал за Володькой из прихожей. Очень интересно наблюдать за человеком, когда он наедине с собой и не догадывается, что за ним наблюдают.
Иван Егорович занял выгодную позицию у столика с телефоном; отсюда была видна почти половина большой комнаты. У ног Ивана Егоровича стояло решето с клубникой.
Прошла минута, другая, третья, но этот подлец Володька не желал обнаруживать тайных особенностей своей натуры. Он старательно натирал паркет и ничего вокруг не видел.
Иван Егорович не выдержал.
— Ну, зятек, будь здоров! — неожиданно для самого себя сказал он громко и язвительно.