— Иисус, Мария, Иосиф!
С этим лозунгом смерти на устах мужественные воины бросились на ближайших шведских солдат, на которых почти наткнулись. Несколько десятков выстрелов сразу загремело в воздухе и пронизало его длинными огненными полосами; ничто не могло бы описать ту картину, какую представляла эта часть шведского лагеря, так неожиданно подвергшегося нападению. Люди вскакивали со сна, не понимая, что случилось, не умея разобраться, куда следовало бежать, и прямо направлялись под выстрелы Чарнецкого. Янаш с окровавленной уже саблей врубился в неприятельский лагерь, как бешеный; потеряв головной убор, увлеченный боем, охваченный жаждой убийства, он гнал направо и налево растерянных шведов, нанося им Удары, кому по голове, кому по шее, кому по руке. Он вбегал в шатры и убивал спящих, топтал их ногами, грудью расталкивал встававших. Переполох распространился во всей этой части лагеря, которую захватили ясногорцы. Она соприкасалась с шатром Миллера, и солдаты его начали просыпаться все дальше вокруг, так что скоро смельчаки оказались среди огромных шведских сил. Но с ясногорцами были хладнокровие и мужество; кроме того, неожиданный удар нагнал страх на шведов, а то, что нападение было произведено не со стороны монастыря, а из середины самого лагеря, показалось им, как будто на помощь осажденным подоспело какое-то войско… Кое-где среди криков и шума то кратко прозвучал барабан и разбитый затих, то дудка или труба начинали призыв и скоро умолкали. Пан Петр, устилая путь свой трупами шведов, быстро и ловко пробивался сквозь неприятеля к монастырю. По дороге напали на две пушки и тотчас же их заклепали. Тут же возле маленькой батареи был шатер полковника де Фоссиса, который с вечера, наговорившись у Вейхарда о ничтожестве человека и предрассудках людей, верующих наивно в обещанную им иную жизнь, лег спать с улыбкой самодовольствия. Янаш ворвался в его шатер и вонзил меч в безбожную грудь; только глаза страшно раскрылись, голова конвульсивно откинулась, руки задвигались, как бы искали меча, и несчастный остался прикованный к земле вечным сном. Янаш шел все далее и далее, бросался во все стороны и, не помня уже пути, не придерживаясь товарищей, один, на свой страх, продолжал убивать. Долго это ему сходило с рук, пока швед, наполовину одетый, не бросился на него, и они обхватили друг друга руками. Как два свирепых волка, сцепились они между собою зубами, ногами, руками; вдруг выстрел откуда-то со стороны повалил их обоих на землю. Люди Чарнецкого подскочили, желая спасти Венгерца, но он уже испускал дух и только рукой указал на монастырь. Смельчаки бежали как можно быстрее ко рву и фортке, так как весь лагерь, разбуженный их нападением, был в движении; шведы собирались, оправлялись от испуга и гнались вслед. Миллер, пробудившись от сна, быстро вскочил на коня и вместе с Хорном, уверенный в своих силах, уже зная, что нападение было из монастыря, погнался за убегавшими. Он остановил на минуту коня у шатра полковника де Фоссиса, которого хотел разбудить, чтобы тот приказал направить орудия на смельчаков. Де Фоссис лежал, плавая в собственной крови. Генерал схватился за голову.
— Палите! Палите! — закричал он.
Но два орудия, которые могли повредить убегавшим, были наглухо заклепаны. Горн так же, как Миллер, взбешенный дерзостью этой горсточки людей, бросился на коне вперед, несмотря на темноту и препятствия, с поднятой саблей, стремясь попасть в предводителя, когда один из отставших поляков подскочил и сильно ударил его в грудь косой. Горн схватился обеими руками за гриву и упал вместе с лошадью, подстреленной одновременно. Он уже лежал на земле, когда Миллер подъехал к нему и остановился, как вкопанный, не в силах произнести слова, дрожа от гнева, неожиданности и какого-то ужаса, который объял его при виде раненого любимца. Он крикнул, отдав приказание продолжать преследование, и распорядился оказать помощь Горну, а сам поспешно возвратился в свой шатер.
Уже все в шведском лагере проснулись и бежали, хватаясь за мушкеты. Барабаны били тревогу, играли трубы, зажигались огни, а наши смельчаки, пробиваясь к обители, все более и более прибавляли шагу. Воины Чарнецкого повторяли как военный клич: "Иисус, Мария, Иосиф!" С этим громким кличем пробились они к стенам монастыря, спустились в ров и добрались до фортки. Все почти участники этой опасной вылазки вернулись назад невредимые, с подъемом духа, как бы набравшись новых сил в боевом крещении. Кордецкий все еще стоял на коленях и молился. Целуя край его рясы, Чарнецкий, будучи не в силах промолвить ни слова от волнения и душевного подъема, пробудил приора от его набожного забытья…