Люди побежали, чтобы удостовериться на месте в краже графского сундука. Точно, неподалеку от лавки, была заметна вырытая когда-то яма, хотя, впрочем, она уже немного поросла травой.
— Потеря наша велика, — сказал граф жене, — но мы не всего лишились. Не плачь, милая Аннета, другие больше нас потеряли, а у нас осталось еще столько, что мы можем изгладить следы этого опустошения… A la guerre comme à la guerre… Но я подозреваю Мржозовского. Впрочем, это еще откроется. Пойдем теперь во флигель, а завтра займемся делом и приведем все в порядок. Не мучь только себя, моя Аннета, люди нашего звания должны ставить себя выше этих мелочей. Отчаяние удел черни.
В эту минуту из чащи деревьев выскочил оборванный крестьянский мальчик — истощенный, желтый, бледный, весь в лохмотьях, лет семи или восьми. Сшитая из разных лоскутков сермяга едва прикрывала грудь и бока его, ноги были не обуты, голова не покрыта, а на бледном лице, несмотря на наличие испуга, страдания, следов болезни и глубокой бедности, господствовало выражение неизъяснимой кротости. Серые глаза были полны слез, на узких, сжатых, посинелых губах мелькала принужденная улыбка, улыбка страдальцев. Ребенок был хорош, но печальная красота его была красотой засохших цветов растения, побитого морозом. Лицо прячущегося дитяти поразило графиню и без того уже потрясенную видом опустошения. Мальчик перескочил через дорожку и скрылся в близлежащих кустах.
— Что это за дитя? — спросила пани.
— Пан Мржозовский, что это за ребенок? — повторил граф.
— Это, ясновельможный пан, сирота из здешней деревни. Целая семья вымерла от горячки, он прибегал сюда просить милостыню. Сын Бондарчука, зовут его Остапом.
— Неужели у него нет родных или близких?
— Никого, ясновельможная пани! Родные Бондарчуков первые ушли из деревни и еще не возвращались.
— Как же он существовал?
— Как червячки и птички, ясновельможная пани.
— И даже зимой?
— И зимой.
— И во все последнее время никуда не уходил?
— Нет, постоянно был у замка.
— Но чем же он занимался?
— Не знаю, право. Днем он никогда почти не показывался. По ночам видали его бродящим по пустым хатам и стойлам, кормили его из милости, и я сам видал, как они давали ему вылизывать свои котелки.
— Бедное дитя! — отозвалась грустным голосом графиня. Граф в свою очередь, под бременем тягостной думы, тоже вздохнул, но по другой причине.
Затем настала минута молчания. Мальчик выглядывал на господ из-за кустов, вполовину согнувшись, с выпученными глазами, готовый, по-видимому, броситься в сторону, как дикий зверек.
Приблизившись к тому месту, где он спрятался, графиня стала звать его к себе.
— Поди сюда ко мне, дитя мое, поди!
Мальчик посмотрел на нее.
— Иди же к ясновельможной пани! — закричал Мржозовский, поднимая палку.
Остап при виде этой угрозы хотел было бежать, но, услыхав вторичный зов пани, решился выступить вперед, искоса посматривая на управителя. Тут уже во всем своем величии предстало взорам присутствовавших нищенское положение сироты.
У графини покатились слезы.
— О, — воскликнула она; — нам не должно жаловаться и роптать на судьбу при виде такой нищеты!
— Но это разница, — пробормотал граф, взглянув угрюмо. — Они для этого созданы.
— Муж! Как тебе не стыдно говорить подобные вещи! — прервала Анна.
— Иначе Бог не потерпел бы этого, — хладнокровно докончил граф.
Графиня начала расспрашивать мальчика. Ободренный сирота отвечал уже гораздо внятнее.
— Был ли ты здесь в последнее время?
— Был.
— Что же ты видел?
— А что и вы видите… Жгли, ломали…
Вдруг граф как будто пробудился.
— Может, ты видел, как вырыли сундук из-под скамьи, которая стоит над водою?
Мржозовский страшно побледнел.
— Видел, — отвечал мальчик.
— В самом деле! — вскрикнули все. — Видел, как немцы!..
Управитель стоял, как приговоренный к смерти, едва дыша, бледнея и шатаясь.
— Не немцы, — сказал мальчик.
— А кто же?
— Господин управитель с какими-то людьми приходил ночью, выкопал, положил на воз и…
В это мгновение Мржозовский исчез в глубине сада. Люди погнались за ним.
— Может, ты видел, куда они его завезли? — прибавила графиня.
— Как же, я потихоньку пошел за ними. Видно, они боялись везти его далеко, потому что, только в поле выехали, там и выкопали яму под грушей.