— Вы дурно сделали, — сказал Остап, даже не взглянув на Марину, — что приехали сюда без моего позволения. Говорил я вам, дожидайтесь меня, надо было потерпеть.
— А что же дурного, если мы будем вместе? — спросила Марина, ободренная его кротостью. — Разве я не жена твоя?
— Это правда, Марина, но о моей работе, о моих надобностях я позднее мог бы объяснить вам. Ты здесь не нужна. Ты тут некстати, и с тобой не пойдет дело на лад.
— Со мной? Это правда, — возразила она, обидевшись, — потому что та красивая пани очень побледнела, когда меня увидала.
Остап весь затрясся.
— Что ты сказала? — вскричал он. — Что у тебя в голове, Марина?
— Что? Что? То, что и у других. Люди толкуют, я об этом сама-то не догадалась.
— Люди! Люди глупы, люди подлы, а ты смеешь повторять их слова!
— Видишь ли, Остап, если бы это была сказка, ты бы смеялся и так бы не сердился.
— Ради Бога, молчи, — повторил Остап. — Кто смеет обвинять мою пани? Кто?
Марина обомлела от испуга, она лишилась бодрости, языка, опустила голову и молчала.
— Кто тебе сказал это? — спросил снова Остап.
Кузьма, почесывая в голове, обратился к зятю, явно смущенный:
— Эх, милый зятюшка, оставьте все это в покое. Люди, все люди, им только лишь бы болтать. Им черная палка покажется змеей, сухой лист — жабою, только было бы двое — уж и пара. Плюнь и брось, обыкновенно — бабьи сплетни. Не сердитесь, я вас прошу. Не желаете видеть нас здесь, мы, попросив прощения и поцеловав вас, поедем и будем ждать вас, где прикажете.
— Лучше было бы, — сказал Остап, — чтоб вы и теперь не трогались с места. У меня не жена в голове.
Марина, страдая от каждого слова, то бледнела, то краснела, гнев начал подергивать ее дрожащие губы.
— Зачем же ты брал меня? — спросила она после минутного молчания. — Чтоб посмеяться над несчастной? Нет, взял меня, так и живи со мной.
— Возвращусь и будем жить, — сказал грустно Остап.
— Нет, я останусь здесь, — отвечала решительно Марина. — Разве я какая-нибудь дурная женщина, что ты стыдишься меня перед людьми?
— Марина! Марина! Это не стыд!
— А разве я знаю, что это такое?
При этих словах она зарыдала и упала, заливаясь слезами. Кузьма пожимал плечами, не зная, что делать, помогать ли дочери, или просить зятя. Остап боролся сам с собой, колебался и наконец собрался с силами:
— Хочешь, — сказал он, обращаясь к жене, — так останься со мною.
— Ты позволишь? — спросила она, весело вставая. — Позволишь? Ты не будешь меня стыдиться?
— Останься, но выслушай то, о чем я буду просить тебя.
— Приказывай, сделаю все, лишь бы остаться.
— Тебе трудно будет здесь жить. Целый день будешь одна, я постоянно в разъездах, никого при тебе не будет. Не лучше ли было бы ехать тебе к моим родным и быть у них? Я бы посещал тебя. Будешь близко.
— Близко, но не вместе.
Остап отвернулся с горестным чувством, голова у него трещала, он не знал, что делать. За столько доказательств привязанности он не мог заплатить даже одним добрым словом! Хотел принудить себя приблизиться к ней, успокоить ее, приласкать, но при мысли, что все это будет ложь, содрогался. Между ними была огромная разница. Его воспитание, его жизнь, мысли стояли так высоко от той земли, по которой ходила бедная Марина. Они не могли понять друг друга, а где нет симпатии, там нет и связи.
Кузьма вертел шапку в руках, желая искренно попросить за дочь, чтобы ей можно было остаться в Скале, но не собрался с духом. Целуя руку Остапа, он приблизился к нему, посмотрел пристально и выразительно ему в глаза и рукой показал на Марину, которая посматривала сквозь слезы то на отца, то на мужа.
— Старый мой, — сказал тихо Бондарчук, — ты, может быть, это легче поймешь. Я, вероятно, здесь недолго пробуду, где же мне тут с женою хозяйничать? Вот еще бы несколько недель, и я бы к вам воротился.
— Но ей скучно… — сказал шепотом старик.
— Но я прежде вам об этом говорил, и вы согласились.
— Это правда, но сердцу нельзя приказывать.
— Пусть же останется Марина, — сказал Остап, — я на это согласен, две мили не Бог весть какое расстояние, я буду о ней осведомляться.
— А для чего же за две мили, — проговорила Марина, — я и здесь никому не помешаю. Разве мне много надо? Лишь бы был уголок, краюшка хлеба, да кувшин воды. Я буду сидеть тихо, спокойно, а если прикажете, то никто и не увидит меня.