Войдя в гостиную комнату, путешественник долго не отваживался положить снятые с себя платья на столе, диване либо стуле, он поочередно оглядывал всю мебель, кивая головою, ходил, искал и наконец, подостлав шинель на самом чистом стуле, начал по порядку складывать шали, платки и другие принадлежности своего наряда. Но вдруг он почувствовал пронзительный холод, какой нередко даже в июле скрывается у нас в нежилых углах, холод иногда более вредный, нежели декабрьский, потому он вздрогнул и, достав сигарочницу, начал проворно ходить по комнате, чтобы ускоренными шагами согреть себя. Вторая комната, занятая теперь новоприбывшим паничем, находилась рядом с маленькой комнатой, где помещался первый наш путешественник, даже двери между ними не были затворены, а потому красавец панич вдруг очутился с глазу на глаз с первым путешественником, уже надевавшим свою бурку, чтоб сейчас же ехать.
Взоры молодых людей встретились, одного смелый и доброжелательный, другого довольно робкий, но также дышавший добротою. Панич вынул из зубов сигару и в величайшем изумлении одну минуту колебался, потом двинулся с места, сделал шаг вперед, остановился и наконец вскрикнул:
— Алексей!
— Юлиан! — отозвался голос с другой стороны порога.
В эту же минуту оба путешественника, проникнутые одним чувством, подошли друг к другу, и Алексей, первый наш знакомый, первый переступил порог, через который, следуя преданию, славянин никогда не здоровается, грубая и покрытая мозолями рука встретилась с белой ручкой, также дрожавшей от искреннего, дружеского чувства.
У обоих в глазах сверкнули радость и почти слезы, какие могут возбудить только воспоминания годов молодости, проведенных вместе, в товариществе на школьной скамье либо в одном лагере.
— Что ты делаешь тут, милый Алексей? — спросил Юлиан с чувством. — По какому счастливому случаю ты здесь?
— Дорогой, благородный мой Юлиан! — проговорил немного смешавшийся Алексей, — я живу в здешних краях… недалеко, за две мили…
— Давно?
— Со времени окончания курса в университете.
— Где же именно?
— В Жербах…
— В Жербах? Да ведь это меньше мили от Карлина, видно из окон…
— Кажется, так, потому что и я из окон своего домика смотрю на ваш дворец и на огромные деревья вашего парка.
— Как? И ты до сих пор не навестил меня? — сказал Юлиан тоном упрека. — Ах, — прибавил он, отпуская руку Алексея, — этого я никогда не ожидал! Нехорошо поступать так!
Алексей печально улыбнулся.
— Милый мой Юлиан! — сказал он тихим голосом. — Иное дело наша благородная университетская скамья, уравнивающая все состояния, а иное — свет, среди которого живем теперь.
— Алексей, право, я не узнаю тебя… Но об этом после, — произнес Юлиан, опять схватив его руку. — Кажется ты собираешься ехать? Куда же?
— Домой.
— Дождь льет, как из ведра, наступает ночь, я должен ночевать здесь, сердись не сердись, а я решительно не пущу тебя… Ты должен остаться у меня!
Алексей задумался, но слеза блеснула в глазах его…
— Пожалуйста, прошу тебя, а в крайности позволю себе насилие, — прибавил Юлиан. — Не отказывай мне! Если ты уедешь, то в здешней корчме мне будет вдвойне скучно. Я должен расспросить тебя… наговориться… наглядеться на тебя… ты останешься, непременно останешься!
— Но…
— Никаких «но», милый Алексей! Ты должен провести вечер со мною.
И изнеженный панич увивался, просил и настаивал, точно ребенок, так что Алексей должен был согласиться, сбросил с себя бурку и, хоть Парфен ворчал от неудовольствия, однако решил остаться.
Сколько раз в жизни прелесть подобных золотых минут молодости, проведенных в одной сфере, согретых одним общим чувством, сближает даже таких людей, которых в действительной жизни ничто не может сблизить! Этот узел часто бывает крепче, чем узы крови, так часто разрываемые интересом, потому что школьная дружба исключает даже денежные отношения, самые щекотливейшие из всех на свете. При взгляде на этих двух молодых людей, столь непохожих друг на друга, столь отличных по образу жизни, нельзя было предположить, чтоб какая-нибудь сила могла соединить их и дала возможность хоть на одну минуту забыть то, как далеко стояли они друг от друга в общественной классификации. Но воспоминания молодости произвели это чудо: они сели рядом, взялись за руки, устремили друг на друга глаза, казалось, искали в себе перемен, происшедших со времени разлуки, и долгое время молчали, может быть, сравнивая в своих мыслях картину, оставшуюся от школьной жизни, с той, какую представила им теперешняя нечаянная встреча.