Пшемыслав ничего не хотел давать. Воевода и каштелян, обеспокоенные продолжительным безкняжением, созвали землевладельцев на совещание.
Большинство настаивало, чтобы князь дал часть земли, клятвенно уверяя, что возьмут ее обратно в скором времени.
— Он не захочет, — кричали, — так мы сами пойдем и вернем свое!
Томислав, каштелян, отправился послом во Вроцлав. Это был серьезный муж, не вмешивавшийся в мелкие дворцовые дела. Мина, узнав об его отъезде, побежала просить разрешения присоединиться к посольству, опираясь на то, что уже однажды вызволила Пшемка.
Томислав встретил ее презрительной улыбкой.
— Не ваше это дело, — сказал, — смотрите за пяльцами и прялкой.
— Никогда я этим не занималась, — резко ответила Мина.
— Тем хуже, — возразил Томислав. — Женщиной быть не сумела, а мужчиной не можешь. Да мне и не пристало водить к князю любовниц.
Мина, пристыженная и возмущенная, стала плакать и угрожать, но Томислав остался тверд.
Расстался с ней, заявив, что пусть делает, что хочет, пусть жалуется, но он знать ее не желает.
Каштелян отправился в путь один, хотя Мина направила к нему и других замолвить за нее словечко; но он не хотел и слушать.
По приезде во Вроцлав, пришлось долго стоять у ворот, пока их под охраной, словно пленников, не провели на замок. Нескоро князь Генрих согласился на просьбы и разрешил послу пройти в тюрьму.
Ужасное разорение вроцлавских земель делало его мстительным и жестоким. Лишь когда Томислав уверил его, что сам будет убеждать князя уступить кусок земли, повели каштеляна в комнату, где был помещен измученный Пшемыслав.
Каштелян ожидал, что князь будет удручен; изумился, увидев, что князь очень изменился, но не так, как он думал.
Когда Томислав, стоя у порога, начал высказывать сожаления, Пшемыслав встал и с гордым лицом заявил:
— Не меня жалейте, а эту несчастную страну, которую не только татары, литва и пруссаки терзают, но еще и собственные сыны губят! Наша вина, великая наша вина, что мы утратили единство и с ним силу; надо к нему вернуться или погибнем!
— Не время сегодня об этом рассуждать, — возразил Томислав.
— Сегодня и всегда надо об этом помнить, — горько промолвил князь.
Затем погодя спросил:
— С чем вы ко мне явились?
— С просьбой от наших землевладельцев вернуться к нам; хотя бы ценой тяжелого выкупа, но надо вырваться на свободу… Дороже вы нам, чем какой-нибудь уезд.
Тут, понизив голос, добавил:
— Мы дали рыцарскую присягу, что уезд вернем мы сами, не спрашивая вас…
Задумался Пшемко.
— Сердце мое разорвется, когда буду вынужден подписать такой договор, — промолвил, — но должен! Надо на свободу, чтобы подумать о другом будущем.
Решили дать Рудзскую землю с городом Велюнем, на что соглашались землевладельцы. Томислав отправился к князю Генриху, который хотел получить больше, торговался, но наконец договор был подписан. Силезец потребовал, чтобы ему сейчас же сдали города.
Когда к договору приложили печати, а Пшемко должен был получить свободу, Генрих, как и Рогатка, потребовал, чтобы они расстались примиренные.
Князя вывели из тюрьмы и чуть ли не силком ввели в комнату, где его ждал Пробус.
Последний стоял, опираясь на стол, но не как победитель, а как пристыженный разбойник, поглядывая боком и нерешительно на двоюродного брата, входившего гордо, со строгим выражением лица.
Силезец вскоре опустил глаза. Долго молчали оба.
— Осилили вы меня, — наконец промолвил Пшемыслав, — изменой и пленом; берите же землю, которая вам счастья не даст…
— Иначе… иначе быть… не могло, — ответил, заикаясь Пробус. — Простите меня.
Ему было стыдно, не умел оправдаться.
— Позвольте мне отсюда уйти, — прибавил польский князь, — мириться лишнее. Не по-братски поступили вы со мной, не может мое сердце чувствовать к вам расположение.
— Я вас не пощадил, — шепнул Генрих, — но и моих близких постигла такая же судьба.
Посмотрели друг на друга: Пшемко холодно и презрительно, Генрих слегка испуганно.
— Этой земли, что вы так жадно добивались, — прибавил князь, — некому даже оставить в наследство.
Издали поклонились друг другу.
Пшемко сейчас же сел на коня; окружили его освобожденные дворяне, а Заремба поспешил разузнать у знакомых, что творится в замке.
Ему сообщили, что Орха где-то пропала, а Мина устроилась при княгине, больной и несчастной.
Услышав это, Заремба сжал губы и, не говоря ни слова, ехал в Познань в таком угрюмом настроении, что никто не решался к нему подойти.