Заремба, впрочем, не знал, что делать и как защищать, но клялся, что готов голову дать под топор ради княгини.
— Голову дать легче всего, — шепнул Налэнч, — бабы сами постараются, лишь бы стал им поперек.
— Пусть будет, что будет! — воскликнул Заремба.
— А так как мы братья, — докончил спокойным голосом Налэнч, — то, понятно, что как тебе, так и мне.
Поспорили, помирились и обняли друг друга.
— Эх, пропадать, так пропадать! — промолвил Налэнч. — Не так уж сладка жизнь. Бог с ней.
Так, разговаривая, просидели до поздней ночи, а на другой день с утра Заремба похаживал, подглядывая, что творится на половине княгини.
Видел, как Мина носилась в ажитации, как совещалась с Бер-тохой, но подслушать ничего не удалось.
Утром Люкерда, еле двигаясь, поплелась в соседнюю церковь, но по дороге несколько раз отдыхала, так как не хватало дыхания.
Из-под белой, словно траурной вуали (тогда такую надевали на голову) выглядывало бледное, исхудавшее и увядшее лицо.
Заремба, шедший вслед за ней, успел хорошенько заметить все и вернулся в ужасном гневе, проклиная немок и угрожая князю.
Весь день высматривал, не возвращается ли Пшемко, но того не было; он вернулся только на третий день, но сейчас же заперся с Викентием и Тылоном.
Ксендз Теодорик, завидуя и беспокоясь, тоже вертелся, ища предлога проникнуть к ним, однако князь вежливо от него отделался.
Уже поздно было, и Пшемко собрался ложиться, помолившись вместе с ксендзом Теодориком, когда Заремба появился у дверей и упрашивал поговорить с ним с глазу на глаз. Князь неохотно повернулся к нему, чувствуя в нем, как всегда, недруга.
Заремба поклонился.
— Позвольте мне напомнить вашей милости мою верную службу с детства.
— Не трудись напоминать о ней! — ответил сердито князь. — Не хватает тебе чего? Чего хочешь?
— Я не пришел просить, — гордо ответил Заремба, — хочу лишь иметь в вас господина, которого можно любить и уважать.
Пшемко, возмущенный дерзкими словами, повернулся к нему.
— С ума сошел! — закричал он. Заремба не отступил.
— Что сказал, то готов я повторить! — воскликнул он. — Ваша милость, вы и Божью кару, и людское нерасположение на себя призываете, когда вот так, на ваших глазах позволяете мучить насмерть невинную женщину, княжескую дочь!
— А тебе что за дело, прохвост! — крикнул Пшемыслав. — Что ты ей брат, опекун или любовник?
Заремба весь вспыхнул.
— Не брат я и не сват, но человек, у кого есть жалость! Нельзя смотреть на грех, что взывает к Господу за отмщением.
— Замолчи ты!
— Не могу молчать и не буду; я должен говорить, — продолжал, уже не владея собой Заремба. — Князь, вы не хотите видеть, что эти негодные немки убивают ее, а вы им предоставили это на их усмотрение. Да! Они ее убивают, угрожают этим и так и сделают. Среди ее двора нет ни одной порядочной. Няню, охранявшую ее, убили!.. Теперь против нее злоумышляют!
Князь слушал, все более и более возмущаясь подчиненным, осмелившимся давать ему указания. Однако, видно было, что он старался скрыть беспокойство.
— Ты кто такой, кто? Как ты смеешь брать на себя защиту княгини? Она тебя просила? Ты знаешь, что у меня здесь вся власть? Меня никто не вправе судить!
И, подбежав к нему, схватил за горло. Заремба напряг все усилия, чтобы владеть собой и не поднять руки на князя, так как знал, что это стоило бы ему жизни. Сдержал себя, но лицо налилось кровью.
Пшемко пришел в себя, пустил его и оттолкнул.
— Благодари Бога, — крикнул, дрожа от гнева, — что уйдешь жив! С этих пор, чтоб ты не попадался мне на глаза. Прочь со двора! Если завтра тебя увижу в замке, так велю бросить в яму, откуда жив не выберешься. Прочь! Вон! — повторял он все громче в припадке гнева.
— Иду, — мрачно ответил Заремба, — ну что же, это последний наш разговор. Помни, князь, если допустишь убить эту несчастную, сам так же погибнешь!
С этими словами, на мгновение поразившими Пшемыслава так, что он остолбенел, Заремба дернул дверь и исчез.
Не думал о том, что его могут преследовать, что ему угрожала опасность; он не владел собой. Ворвался в свою квартиру, крикнув мальчику подать готовую лошадь.
Налэнч уже дремал, но, услышав шум, вскочил. Увидев друга в таком состоянии, схватил его за руку:
— Что случилось?
— Не удержался, — начал прерывающимся голосом Заремба, — наговорил князю в глаза; Он пригрозил мне изгнанием, ямой, я должен уйти. Когда он опомнится, так велит меня на плаху либо…
Налэнч, не дослушав даже, схватил со стены шлем и меч и торопливо надел.