— Отдохнем день, другой…
Влодек ворчал сквозь зубы.
— Не прогоню вас от ворот, — сказал он, — но помните, кто сюда вошел, должен славить вместе со мной Господа… разными способами. У меня один закон для всех.
— Так и мы ведь не язычники.
— Э! Язычники! Именно язычники! И я был таким, пока не прозрел! — ответил старик. — Тело у вас — Бог, брюхо — алтарь, разврат — привычка! Язычники вы… И я был подобным, зато теперь…
— И нам настанет время.
— Что ты знаешь! — оборвал его старик. — Смерть тебя известила, когда подохнешь? Всегда время каяться!
Павлик промолчал: со стариком не следовало спорить.
— Ну заезжайте, — добавил хозяин, — но я вас, паршивых овец, не пущу к моему стаду. Вот у ворот пустой домишко, остановитесь там. Только не таскайтесь по двору, не смущайте молодежи! Поесть вместе можете прийти, посмотрим, как будете себя вести… или нет, кушайте отдельно… Мы вашего общества не жаждем!
Налэнч хотел что-то ответить, старик его оборвал.
— У меня первый закон — послушание, — добавил старик. — Хотите приюта, согните шею.
Павлик поклонился; Влодек крикнул, не оборачиваясь:
— Задра! Сюда!
Появился старый, одетый так же в темное платье, человек с прищуренными глазами в шапочке на лысой голове.
— Вот тебе двое гостей, — сказал ему Влодек, — помести их в домике у ворот, а лошадей в стойла. Сена постели, поесть дай, что и всем… Такие же люди, как и мы: должны есть то же и быть довольными.
Появился ксендз с четками в руках, присматриваясь к гостям.
Павлик, зная, кто это, поклонился низко.
— А руки у духовного лица поцеловать не можешь? — крикнул ему Влодек.
Надо было подойти и поцеловать… Монах благословил его.
На аскетическом лице виден был покой, граничащий с апатией, холодная доброта… Все время шептал молитву и перебирал худыми черными руками крупные зерна четок. Влодек с большим почтением рассказывал ему о приехавших, монах слушал равнодушно.
Пока Павлик разговаривал со стариком, Задра впустил уже Зарембу с лошадьми во двор.
Михно слез с коня, которого мальчишка отвел в конюшню, и подошел к хозяину. Шел, как всегда, с гордым видом, теперь еще и сердитый, так как не успел успокоиться, не так покорно и униженно, как этого требовал Влодек отчасти для себя, а больше для ксендза.
— Мой друг и брат, — промолвил он, — вероятно, уже сказал, что нас сюда пригнало. Милостивый государь, приюти нас пока! Я поссорился со своим князем, но стыдиться мне нечего. Он, безжалостный, живет в явном грехе. Никто его не укоряет, что несчастную жену приносит в жертву негодной любовнице; сердце мое не выдержало этого зрелища, бросил я ему правду в глаза и вот принужден спасаться от гнева.
Влодек и батько, хотя немец, но понимавший по-польски, внимательно слушали.
— Красиво рассказываете, гм, гм! — ответил старик. — Только странно что-то, что вы так полюбили добродетельную княгиню, а к князю ежом стали! Есть ведь там и духовенство…
— Есть, да молчат! — воскликнул Заремба. — Должны поэтому камни кричать, когда люди не говорят. Своего поступка не жалею и не стыжусь. Это бессердечный господин, жестокий, а княгиню уже замучили скверные люди.
Ксендз слушал и тихо читал молитвы. Влодек указал рукой домик и сухо сказал:
— Ступайте же отдохнуть.
Гордый Заремба, не дожидаясь больше, повернулся, нахмурившись, и, кивнув товарищу, пошел, куда указано.
— Ну? — сказал по дороге Заремба. — Здесь мы, пожалуй, долго не высидим; трудно будет выдержать. С горя человек и под сухое дерево спрячется.
В домике было холодно, пусто и негостеприимно… Прислуга ходила молча, словно напуганная.
Едва они расположились отдохнуть, когда послышался обеденный звон.
Опять шли рядами девушки и мальчики с опущенными головами, с руками на груди. Гости издали смотрели.
Вся процессия вошла в двери главного дома.
Друзья не знали еще, как быть, когда и их позвали кушать.
В громадной комнате с большим черным крестом во весь простенок стояли скромные столы в ожидании сотрапезников. У дверей с одной стороны стояли девушки с коротко остриженными волосами, а с другой мальчики в туфлях на босу ногу. Сбоку высилась кафедра для лектора.
На столах были расставлены уже миски и редкие деревянные кубки, а так как день был постный, то пахло постным маслом.
В глубине комнаты ксендз и Влодек ждали гостей, чтобы сесть за стол. Пока что юноша с головой, выбритой по-монашески, с быстрыми глазами, принялся читать или, вернее, пересказывать нескладно латинский текст, лежавший перед ним.