За дверьми послышались чьи-то шаги; ручка застучала, двери отворились, и в комнату кто-то вошел.
Взглянув на пришельца равнодушно, без любопытства, Твардовский самодовольно улыбнулся. Пришелец, однако ж, не отличался ничем особенным, и приход его, по-видимому, не предвещал большой радости. Он стоял у порога, завернувшись в черный плащ, в шляпе с черным пером, в сапогах с длинными носками и широкими раструбами. На груди его виднелась золотая цепь с медальоном, из-под плаща выставлялась шпага. Бледное лицо незнакомца показывало в нем человека еще молодого; глаза тускло светились в глубоких впадинах; губы были стиснуты. Острый и узкий нос спускался к черным усам, почти закрывавшим рот, под которым чернелась эспаньолка, окруженная редкою, остроконечною бородою, какую носили тогда на Западе.
Незнакомец снял шляпу и подошел к Твардовскому.
— Я ждал вас, — сказал ему Твардовский, привставая с кресла.
— Меня, меня? — вскрикнул удивленный пришелец.
— Да, да, именно вас, — отвечал Твардовский. — Не удивляйтесь; вспомните, что я умею отгадывать все, что случилось и что случится вперед.
— Ошибаетесь, ваша милость, — отозвался с полунасмешливой, полупрезрительной улыбкой незнакомец, оскорбленный самоуверенностью Твардовского.
— Я не ошибаюсь никогда, — возразил Твардовский. — Хотите, чтоб я вам сказал, кто вы?
— Прошу вас, — отвечал незнакомец, уверенный, что Твардовский не мог знать его, и потом продолжал, указывая на Матюшу. — Но прежде чем начнем разговор, я просил бы вас… выслать… этого человека.
— Это слуга мой, — отвечал Твардовский и дал знак Матюше, чтоб он вышел.
Матюша вышел в маленькую дверь.
— Теперь готов слушать вас.
— Ваша милость — придворный его королевской милости, не так ли?
— Так. Но разве вы видели меня когда-нибудь при дворе?
— Король послал вас ко мне. Назад тому несколько месяцев он лишился любимой супруги… Говорить ли более?
— Довольно, довольно! — вскричал удивленный незнакомец, приблизившись к Твардовскому. Выражение насмешки и гордости исчезло с худого, бледного лица его; он, видимо, смешался. — Скажите мне, ради Бога, откуда вы знаете об этом? Король никому не говорил об этом, кроме меня; могу вас уверить, что в комнате, кроме него и меня, никого не было; могу поручиться, что никто не осмелился бы подслушивать у дверей, К тому же король говорил мне на ухо. Никто на свете не мог знать этого, кроме меня и него.
— Я знаю третий, — отвечал смело Твардовский, — потому что все, сокрытое для других, для меня открыто, и будущее я читаю, как книгу.
— Поэтому я не хочу вас и спрашивать, — продолжал придворный, удивленный всеведением Твардовского, — можете ли вы исполнить то, чего просит от вас король?
— Могу ли — в этом сомневаться нечего; но сделаю ли — это еще сомнительно.
— Как! Имея возможность и средства сделать, вы не сделали бы для короля?
Твардовский улыбнулся и отвечал:
— Для меня нет короля. Есть некоторые причины, для которых я должен подумать, надобно ли исполнить королевскую просьбу.
— Какие же причины?
— Король огорчен потерею дорогой ему супруги, ему хочется видеть ее — ее или ее тень, и он просит меня вызвать ее. Так ли?
— Так.
— Хорошо ли будет, если король увидит снова обожаемую им Варвару?.. Раны, которые теперь начинают заживать, откроются; увидев ее, он захочет подойти к ней, прижать ее к осиротелому сердцу, поговорить с нею. Следствием такого свидания будут новые слезы, новая грусть, новое отчаяние. Свидание это может принести королю больше вреда, чем пользы, больше горести, чем утешения. Каждый день уносит с собой частичку воспоминания, но когда это воспоминание оживится чудным видением, то ляжет тяжело на сердце; милый образ яснее отразится в душе, и грусть овладеет ею снова и надолго. Не похоже ли это на желание больного, который хотел бы испытать в другой раз одну и ту же болезнь?..
— Я разделяю ваши мысли и предоставляю вашей мудрости действовать как лучше, — отвечал с покорным видом придворный.
— По крайней мере, так мне кажется, — продолжал Твардовский. — На свете есть вещи, о которых не знаю и которых не вижу, потому что не хочу видеть их и нарочно отвращаю от них взоры. Будущее короля есть именно один из тех предметов, которых я не хочу и не смею доискиваться.
— На что же вы решитесь?
— В эту минуту я не могу вам дать решительного ответа. Мне надо, по крайней мере, три дня на размышление. Через три дня и в такую же пору, как сегодня, придите ко мне.