Попалась навстречу Твардовскому кукушка — прорицательница будущего, любимая вещунья простого народа, и говорила ему:
— Добрый вечер тебе, Твардовский, добрый вечер!.. Куда ты спешишь так, зачем едешь?.. Что возбуждает твое любопытство? Разве не знаешь, что скука и грусть следуют всегда по пятам любопытства?.. Добрый путь тебе! Поезжай все прямо; за калиновым мостом, за тремя стенами, за тремя могилами и за тремя крестами найдешь, что ищешь, хоть не отыщешь, что искал.
И полетела кукушка далее.
Потом закаркала ему над ухом ворона:
— Кра, крра!.. Приветствую тебя, Твардовский! Спасибо тебе! Я только что с пиру, куда позвали меня мои братья и сестры. Расклевали мы труп, четвертованный по твоей милости. Мне досталось сердце его — чудесное сердце, жирное, сочное, розовое! Спасибо тебе, Твардовский! Крра! Краа!
«Кого же бы это могли четвертовать по моей милости? — подумал Твардовский. — Уж не того ли молодца, который делал; фальшивую монету?.. Если так, то поделом ему. Пошел!» Н
Гналась за Твардовским летучая мышь и хлопала ему в знак приветствия перепончатыми своими крыльями.
— Не узнал ты меня, Твардовский? — запищала она. — Я та самая мышь, которая висит над твоим окошком в Кракове и которая заслоняет тебя своими крыльями от чар вражьих. Я освободилась на минуту из своего заточения и лечу к ведьмам на Лысую Гору.
Вслед за летучею мышью налетела сова и кричала:
— Угу, угу! Чую смерть и возвещу о ней людям; ударю в оконницу, застучу крыльями в стекла и скажу им: ступайте, ступайте, зовет вас!.. Угу! Угу!
Другая сова прилетела за ней вслед и кричала:
— Чую: родится дитя; полечу под окошко, закричу отцу и матери: будет дитя, будет, а крик мой так устрашит их, как предвозвестник смерти. Родится дитя на слезы, на горе, ждет его лютая беда, лютая смерть! Виноваты сами любовники! Не надобно было сидеть в зеленом саду при коварном свете месяца… Холодны месячные ночи; нездорова холодная роса, болезнь ждет вслед за пресыщением!..
Чирикали воробьи, и понимал их щебет Твардовский.
— Полетим в житницу богача, выклюем колосья, выедим хлеб;; не станем просить у него милостыни…
Стрекотала сорока, сидя на завалине:
— Едут гости! Едут гости! Едет пан на черном возе, а на нем белый крест, а везут их черные кони, а провожают их попы. Принимай гостя, хозяйка; едет званый гость, которого ты ждешь не дождешься!..
И все это слышал, все это понимал Твардовский; доходили ему эти дивные речи и до слуха, и до сердца: вещали они что-то недоброе.
Между тем в воздухе мимо него летели толпы духов — как и он, спешили они на Лысую Гору.
На Лысой Горе толпились уже старые ведьмы, горбатые, беззубые, с всклоченными волосами, с бесстыдно распущенною одеждой. Большая часть из них сидела верхом на лопатах, на метлах, другие приехали на козлах, на черных кошках, на гладких летучих мышах. Из русских дремучих лесов прилетела баба-яга, костяная нога, прилетела в ступе с метлой, которою заметала свой след.
Одну из ведьм везла жаба, другую черная корова; и все они гнусили себе под нос бесстыдные песни, и у каждой из них за поясом висел горшок с зельем, которое дымилось и наполняло воздух удушливою гарью.
Мимо Твардовского проскользнул белый скелет висельника с веревкой на шее; с громким карканьем преследовало его стадо черных воронов.
— Отдай нам остатки твоего тела, — каркали они, — висят еще куски мяса на оголенных, костлявых бедрах твоих; отдай нам их; они наши!
Увидел Твардовский Летавца и Летавицу [12], нежную пару, которая также прилетала на Лысую Гору.
Увидел малых сов, которые спешили туда же густыми толпами.
Увидел вампиров, бледных, в гробовых саванах.
За ними шли оборотни, вулколаки и выли, как голодные волки.
Много других див увидел Твардовский, подъезжая к Лысой Горе. Вдали еще завидел он на ясном ночном небе темную фигуру церкви, а внизу, под горою, мелькали, мигали и прыгали огоньки. Сюда-то с тех пор, как храм Божий осенил гору, стекались ведьмы на чародейский шабаш свой.
Чем ближе подъезжал к Лысой Горе Твардовский, тем яснее представлялось ему скопище ведьм и дивных чудовищ, освещенных ярким пламенем от разложенных там и сям огней. Яснее доходили До его слуха дивные их речи и песни. Долго, летая над головами их на чародейском коне своем, присматривался Твардовский к дивному зрелищу. Время от времени выбегали из толпы ведьмы, брались за руки и заводили бешеный танец; движения их похожи были на корчи прокаженного, на предсмертные конвульсии умирающего. В кругу их вертелись и бесновались черти, которых выдавал пламень, мелькавший над головою и сердцем их. Черный, смоляной дым окутывал всю эту группу темною пеленою, и смрад далеко распространялся в воздухе.