Не те уже были эти гости, с которыми, бывало, Твардовский проводил дни и ночи. Теперь окружали его молодые, юношеские лица, поклонники веселья и наслаждений. Изысканно и богато были одеты новые гости Твардовского; они, судя по их одежде, манерам, искусственной небрежности, отличающей людей воспитанных, принадлежали к сословию дворян, проживавших в домах магнатов. Вино уже начинало оказывать на них свое действие: глаза их искрились, румяные уста расцвечивались вакхическою улыбкою. Веселый, оживленный разговор, прерываемый громким смехом, пересыпанный остротами и насмешками, переходил от одного предмета на другой: говорили обо всем, кроме ученого и серьезного. Изредка вмешивал Твардовский в общий поток фраз какое-нибудь острое замечание, насмешку или сарказм, и тогда вся ватага нахлебников принималась рукоплескать ему, превознося до небес его ученость и остроумие.
Среди этого шума послышались на лестнице чьи-то шаги.
— Уж не старый ли наш приказчик? — сказал, смеясь, Твардовский.
В ту же минуту отворилась дверь, и на пороге комнаты показалось новое лицо, но только не Яцек, о котором говорил Твардовский. Пришелец едва переводил дух от усталости.
— Пан мой умирает!.. — едва мог проговорить он, задыхаясь от изнеможения.
— Вечная ему память! — отозвались с громким смехом несколько собеседников.
— Кто ты и как смеешь прерывать нашу беседу? — сурово спросил Твардовский посланного.
— Умирает мой пан, пан воевода! — повторил дворянин, уверенный, что одного имени воеводы будет достаточно, чтобы снискать ему внимание собеседников.
— Если б сто воевод отправились на тот свет, то мы всем им пожелали бы вечную память! — возразил один из молодых людей. — Убирайся отсюда к черту с твоим воеводой!
Все громко засмеялись.
— Не тут ли, милостивые паны, не между вами ли доктор Твардовский? — продолжал смущенный таким приемом посланец. — Я прислан к нему, один он может спасти моего господина.
— Да будет тебе известно, — сказал один из гостей, — что Твардовский не оставит своих гостей для какого-нибудь пана воеводы, которого и душа и тело не стоят стакана доброго вина.
— Да, да! Сущая правда! — заметили другие, опасаясь прервать пирушку с отсутствием хозяина.
— Пан воевода обещает Твардовскому тысячу золотых флоринов, если он застанет его в живых; пятьсот флоринов, если не застанет его в живых, и две тысячи, если вылечит его, — продолжал дворянин.
Никто не почел за нужное возражать против слов этих. Тогда Твардовский сказал, обращаясь к гостям своим:
— Позволите ли мне ехать? Отпустите ли вы меня? Надобно сказать, что сумма, объявленная посланцем воеводы, была в то время так значительна, что даже магнат не отказался бы от нее. Твардовский, старавшийся всегда показывать перед людьми, что источниками богатства его были знание и мудрость, а не помощь дьявола, не мог не воспользоваться предстоящим случаем. Предложение его долго оставалось без ответа, и гости в нерешительности поглядывали друг на друга; не хотелось им прерывать веселую беседу, хотя в то же время не один из них завидовал Твардовскому.
— Будь я на твоем месте, я бы поехал, — заметил, наконец, один.
— И я бы поехал, — сказал другой.
— Прошу же вас, милые мои гости, — сказал Твардовский, — оставаться здесь и не прерывать беседы. Пан займет мое место; погреб мой к вашим услугам, пейте сколько угодно, а покуда — выпьем прощальный кубок за успех моего визита.
Осушив бокал, Твардовский простился с гостями, и через минуту пара статных лошадей, запряженных в коляску немецкой работы, несли его по опустелым краковским улицам. Четыре конные гайдука с зажженными факелами скакали по сторонам коляски….
Воевода жил в деревне, в нескольких милях от Кракова. Твардовский ехал всю ночь по самой дурной дороге и только поутру добрался до цели своего путешествия. Засматриваясь на ясное, усеянное звездами небо, которое раскидывалось над его головою необозримым шатром, он предался тем тихим, высоким думам, какие всегда возбуждает в нас величественная картина чудной природы.
Твардовский, однако ж, не поспел вовремя. Слезы и уныние домочадцев, встретивших его у ворот, не предвещали ничего утешительного: узнав о смерти воеводы, Твардовский уже хотел вернуться назад, но уступил просьбам родных и домочадцев, которые просили его хоть отдохнуть и подкрепить свои силы. Предложенных ему пятисот флоринов Твардовский не принял.