Басманов. Здравствуй, печь.
Купчиха. Уж и печь! А я вправду, что – печь, на мне хоть блины пеки.
Басманов. Чем торгуешь, добрая?
Купчиха. Да что ты, батюшка! Да в обжорном ряду да я первая купчиха. Да ты ел ли пироги-то мои? Пресвятая богородица, да в лавке у меня, что хошь, спрашивай, и отказу нет, и ходить тебе больше некуда…
Первый купец. Расступись, народ, суконная сотня идет.
Третий купец. Кланяюсь тебе, боярин, – суконной сотни купец Калашников.
Басманов. Живешь поздорову, Степан Парамонович?
Третий купец. Торгуем помаленьку.
Купчиха. Живем по-божьи: кто кого обманет.
Третий купец (строго). Вдова?
Купчиха. Вдова.
Третий купец. И видно, что бить некому.
Басманов(мужикам, которые подходят). Христиане, подходите, подходите, не бойтесь. Откуда?
Мужик. Мы – мужики из деревни Раздоры.
Басманов. А что высоко подпоясались? Али драться собрались?
Мужик. Само собой – не для шуток народ сгоняют.
Крики, щелканье кнутов.
Басманов(кричит в ту сторону). Не пускай их близко! Князья, бояре, из саней вылезайте, идите пешие…
Скоморох(выскакивает из толпы, размахивает бумагой). А вот я – с челобитьем на нашего воеводу, большого боярина – такого-то доброго да милостивого, что зажили мы богато, есть стало нечего, скота много – две кошки дойных да мышь на сносе, медной посуды – крест да пуговица, а в огороде – репей да луковица.
Хохот. Вдали шум и ругань. Размахивая длинными рукавами, полами шубы, спешит князь Оболенский-Овчина, чтобы стать первым у Лобного места. За ним несколько бояр.
Оболенский. Куда хочу – туда еду, где хочу – там из саней вылезаю. Шубу на мне всю ободрали. Четыреста лет мы, рюриковичи, пешком-то не ходим. Обида!
Басманов. Князья, бояре и всяких чинов приказные люди, – становитесь по левую руку.
Оболенский. Это ты тут главный, Федька? Дожили! Он – лапотник – наверху, я – внизу… Обида!
Басманов. Вытрись платочком, князь, прохлади спесь, – лопнешь.
В толпе смех.
Оболенский. Сгинь, смерд! (Кидается на него с посохом. Бояре с приговорож: «Уймись, уймись», – оттаскивают его.)
Появляются княгиня Ефросинья и Владимир Андреевич, затем князь Репнин.
Ефросинья. Народу-то черного, подлого! Да кто их, страдников,[192] пустил к Лобному месту?
Владимир Андреевич. Недоброе государь задумал. Не уйти ли нам, любезная матушка?
Ефросинья. Ничего не бойся, стой кротко, – мать за тебя все сделает.
К ней подходит Репнин и – тайно.
Репнин. Человек найден.
Ефросинья(перекрестясь). Кто таков?
Репнин. Из немцев. На Варварке вино курил и пиво варил. Царь велел шинок его разбить. Оттого он зол.
Ефросинья. Достаточно ли зол?
Репнин. Мстить хочет.
Ефросинья. Надежен ли?
Репнин. До денег жаден. Ловок и увертлив.
Ефросинья. Здесь он?
Репнин. Вон – стоит.
Оболенский(боярам). В храм пресвятой богородицы нас никого, ближних, не пустили. Не хочет царь Иван с нами молиться богу. Не достойны! С кем же он обедню стоит? Сам-третей: он, царица да – тьфу! – третий с ним – поганый татарин, касимовский царенок, Симеон Бекбулатович…
Среди бояр смущение, ропот: «Несбыточно это… Небывало…»
Оболенский. У него на Воздвиженке на дворе стоят два десять кобылиц дойных. Симеон Бекбулатович кобылье молоко пьет и жеребячье мясо ест, а царь – его крестный отец – жалует его нам на бесчестье.
Перезвон колоколов. Люди снимают шапки, крестятся.
Басманов(народу). Царь и государь Иван Васильевич вышел!
На переднем плане – безмолвная сцена: Ефросинья и Репнин проходят мимо человека в кожаных узких штанах, в широкой бархатной куртке, в плоской шапочке с пером. Репнин кивает Ефросинье на человека, она улыбается ему, немец понимающе подмигивает и приоткрывает полу куртки, под которой у него спрятаны лук и стрела. Ефросинья роняет кошель. Немец быстро поднимает Мимо проходит Василий блаженный.
Василий(Ефросинье). Копеечку дай, дай, добрая.
Ефросинья. Нету, нету, нету ничего.
Василий. Все отдала, милостивая?
Репнин. У царя проси копеечку, ну – пошел, пошел… (Толкнул его.)
Василий. Пожалели бояре копеечки… Ох, ох!
В толпе ропот: «Не трогайте, не трогайте блаженного». Особенно громко зашумели мужики.
Мужик. Эх, боярин-ста, ты нашего не замай…
Первый ремесленник. Зачем толкаешь блаженного, ай разуму нет!
Первый купец. Иди к нам, Васенька.
Второй купец. На, божий человек, поешь просвирочку.
Василий(идет, взмахивая руками). Кыш, кыш, кыш. На куполах-то вороны, кыш! На крышах-то вороны, на деревьях-то вороны. Кыш! От вороньих крыл свету не видно… Кыш! Кыш!
На Лобное место всходит Василий Грязной. Он в черном кафтане, в черной шапке, к поясу привязана метла. Положив руку на рукоять сабли, оглядывает толпу.
Грязной. Московские люди, государь хочет с вами говорить.
Сейчас же у подножья Лобного места становятся с бердышами[193] Михаил Темрюкович, Темкин, Суворов и другие.
К ним Басманов подводит юношу лет восемнадцати, также одетого в черное.
Басманов. Не робей, становись с ними. Грязной. Кого привел? Басманов. Царь велел ему стоять. Грязной. Кто таков?
Басманов. Борис, окольничего Федора Годунова сын.[194]
Грязной. Пусть стоит.
На Лобное место всходит Иван. Толпа затихает. Позади него Грязной и Симеон Бекбулатович – толстый, круглолицый, без бороды, с висячими усами, в парчовой золотой шубе, высоком колпаке с лисьей опушкой. Иван кланяется на три стороны.
Иван. Прощайте, прощайте, прощайте!
Толпа разом вздохнула и затихла. На Лобное место вскарабкался Василий блаженный и сел пригорюнясь.
Жития нам в Москве более не стало… Сколь ни грозил я и ни вразумлял, враги мои, недоброхоты людские, – князья и бояре мои, и окольничие, и все приказные люди, а с ними вкупе епископы и попы, держа за собой поместья и вотчины великие да жалованье государское получая к тому же, обо мне, государе, о государстве нашем, обо всем православном христианстве радеть не захотели… От недругов, с кем ныне ведем войну, государство оборонять не хотят… Ищут расхищения казны. Мучительства ищут всем добрым христианам. Попирают благочестие душ своих ради сребролюбия, ради сладости мира сего, мимотекущего. А захочу я кого казнить, – милые мои! Да крик-та, да шум-та! Епископы да попы, сложась с боярами да с князьями, начнут печаловаться о воре-то. Уж я для них – лев-кровоядец, я для них – дьявол злопыхающий… Твердыня адова – им самодержавное государство наше… Хотят жить по-старому, – каждому сидеть на своей вотчине, с войском своим, как при татарском иге, да друг у друга уезды оттягивать… Разума нет у них и ответа нет перед землей русской… Государству нашему враги суть, ибо, согласись мы жить по старине, и Литва, и Польша, и немцы орденские, и крымские татары, и султан кинулись бы на нас черезо все украины, разорвали бы тело наше, души наши погубили… Того хотят князья и бояре, чтобы погибло царство русское… Увы! Рассвирепела совесть моя. С князьями и боярами и наперсниками их жить в согласии более не можем. С великой жалостью сердца надумали мы оставить Москву и поехать куда-нибудь поселиться опричь.[195]
194
195