Я подумал: «А если он шел здесь, то почему не мог остановиться на ночлег на месте нашей Центральной усадьбы? Здесь и от моря недалеко, и сухо. И тогда ведь еще не было нашего дома из самана? Значит, он мог спать как раз там, где сейчас стоит наш дом. Я читал, что Александр любил, завернувшись в плащ, спать прямо на земле, среди солдат. Значит, он мог спать и там, где сейчас стоит моя кровать, на моем месте?»
Как следует обдумав все это, я был удивлен, насколько, оказывается, близко ко мне, во всяком случае в мыслях, стоит в одном и том же пространстве Александр Македонский и как, оказывается, может слипнуться время, даже 2 тысячи 300 лет, слипнуться и сложиться в одну тонкую линию.
Почему-то ни конь Александра Буцефал, купленный за 13 талантов, или 340 килограммов серебра, ни оружие великого полководца не занимали меня так сильно, как его плащ. Я не видел цветных картинок Александра и воображал себе его плащ сам, по своему усмотрению. Почему-то мне он казался светло-синим с легким зеленоватым отливом, почти как морская волна, только гораздо более яркого цвета. Я даже представлял его на ощупь – он был такой мягкий, бархатистый, наверное, теплый в холод и прохладный в жару, как шелк, хотя я и читал, что ни в Греции, ни в Персии не было шелка, а его Александр узнал только в Индии.
Мне очень нравилось, что Александр не стремился к богатству, не хапал себе, а уважал знание и великие цели, которые ставил перед собой с юных лет. Я радовался, что домашним учителем Александра был сам Аристотель. Но, правда, не очень одобрял царя за то, что он обижался на Аристотеля:
– Зачем ты говоришь то, что знаешь, всем? Не надо! Говори только мне.
На что Аристотель отвечал с улыбкой:
– О, Александр, я знаю не так уж много.
И еще про плащ. Когда Александра спросили о его имуществе, он снял с себя плащ и, высоко подняв его над головой, сказал:
– Вот оно, мое имущество! – помедлил и, накидывая на себя плащ, добавил:
– Вот этот плащ, ну и весь остальной мир… Но до моих одиннадцати лет и запойного чтения было еще очень далеко. А пока что бабушки сидели за отсвечивающим медным самоваром, а я на кровати, со своими солдатиками.
Все было, как всегда, только мой дед Адам не ходил стремительно по комнате: туда-сюда, туда-сюда. Раньше всем нам казалось, что эта его ходьба раздражает, а теперь без нее было так плохо, так пустынно, так одинаково.
– Спасибо, не энкавэдэшники, – обронила тетя Нюся.
– Да, и с жилеткой повезло, – сказала тетя Клава и тут же обратилась к Бабук:
– Мария Федоровна, а разложите-ка пасьянс.
Бабук равнодушно пожала плечами.
– Разложите, Мария Федоровна, ради бога! – попросила и тетя Мотя, – может, душа хоть чуток успокоится.
– Ладно, – неожиданно согласилась Бабук, – буду сложный.
– Сложный! Конечно! Сложный! – подхватили все три младшие бабушки.
– Тогда из моей тумбочки две мои колоды по пятьдесят две карты, – велела Бабук, и тетя Нюся тут же исполнила ее повеление.
– А зачем две колоды? – спросила тетя Клава.
– Это сложный пасьянс «Наполеон», его раскладывают из двух колод, – как всегда бесстрастным тоном отвечала Бабук. – Так, – Бабук обвела младших бабушек своими как обычно сияющими глазами. – Я не могу, когда мне смотрят в руки, отсядьте далеко.
Все младшие бабушки послушно взяли старенькие венские стулья и отсели от стола, далеко к глухой стене, даже дальше, чем стояла моя кровать.
Некоторое время я с интересом смотрел, как Бабук раскладывает на чистом столе карты, но потом это мне надоело и я возобновил сражение наших с немцами.
Стала коптить керосиновая лампа за столом, где священнодействовала Бабук.
– Лампа коптит! – сказал я, повернувшись к младшим бабушкам.
Но они как сидели тихо, так и остались сидеть.
– Лампа коптит, надо фитиль подрезать, – опять сказал я.
Тетя Нюся посмотрела на меня сердито, приложила к губам указательный палец, дескать, «молчи», да еще и погрозила мне этим же пальцем.
Я понял, что пасьянс – дело нешуточное, и больше не вспоминал про лампу, хотя она коптила все сильней. Тогда я впервые подумал, что раз мои бабушки сидят, как в рот воды набрав, то значит, карточные гадания могут что-то решать, во всяком случае, предопределять в этой жизни. Конечно, я не думал именно так, как сейчас пишу, но примерно в этом русле. Потом, в юности и в зрелые годы, когда уже не было на свете Бабук, я просил погадать мою маму, которая насколько хорошо гадала, настолько и не любила это дело. Как ученый зануда, не могу не заметить, что из 10 гаданий 7, а то и 8, сбывались. Процент попадания в цель, как вы понимаете, очень большой, я бы сказал, преобладающий.