И, мед хранящие в избытке,
Сухие фрукты Бухары,
И песен Самарканда свитки
Ты принимала б как дары.
Я госпоже Ормуза новой
Писал бы с острова о том,
Как, весь в движенье, мир торговый
Расцвел, твой украшая дом.
В стране браминов неустанно
Трудился б рой и жен и дев,
В шелка и в бархат Индостана
Тебя роскошно разодев.
И землю, камни, щебень разный
Искусный жег бы ювелир,
Чтобы, создав венец алмазный,
Тебя украсить, как кумир.
Из моря б жемчуг доставали,
Ныряя, дерзкие ловцы,
Чтоб ты не ведала печали,
Диван сзывали б мудрецы.
И все коренья и куренья
Текли б из самых дальних стран,
Чтоб ты в восторге нетерпенья
Встречала каждый караван.
Но ты, пресытившись их видом,
Усталый отвела бы взгляд.
Кто любит, — я секрет наш выдам,
Лишь другу неизменно рад.
«Мне и в мысли не входило…»
Мне и в мысли не входило,
Самарканд ли, Бухару —
Не отдать, отдать ли милой
Этот вздор и мишуру.
А уж царь иль шах тем паче —
Разве дарит землю он?
Он мудрее, он богаче,
Но в любви не умудрен.
Щедрым быть — тут дело тонко,
Город дарят неспроста:
Тут нужна моя девчонка
И моя же нищета.
«Красиво исписанным…»
Красиво исписанным,
Золотообрезным
Дерзким моим листкам
Ты улыбалась.
Простила, что хвастаю
Любовью твоей и моим
В одной тебе обретенным счастьем.
Простила милое самохвальство.
Да, самохвальство! Оно смердит
Лишь для завистников,
Для раздушенных друзей
И собственного вкуса.
Пусть радость бытия сильна,
Радость от бытия сильнее,
Когда Зулейка
Мне дарит безмерное счастье,
Бросая мне свою любовь,
Как мяч;
Его ловлю я
И ей бросаю в ответ
Себя, посвященного ей.
Вот то прекрасное мгновенье!
И вновь отрывает меня от тебя
То армянин, то франк.
Но дни поглощает,
Но годы длится,
Пока я вновь создаю
Тысячекратно
Все то, что ты расточила.
И снова свиваю
Счастья пестрого жгут,
Который на тысячу нитей
Ты распустила, Зулейка!
Здесь перлы поэзии,
Те, что мне выбросил
Страсти твоей могучий прибой
На берег жизни пустынный.
Искусными пальцами
Тонко подобранные,
Сплетенные с золотом
И самоцветами,—
Укрась ими шею и грудь!
Они — дождевые капли Аллаха,
Созревшие в скромной жемчужнице!
«Раб, народ и угнетатель…»
Зулейка
Раб, народ и угнетатель
Вечны в беге наших дней.
Счастлив мира обитатель
Только личностью своей.
Жизнь расходуй как сумеешь,
Но иди своей тропой.
Всем пожертвуй, что имеешь,
Только будь самим собой.
Хатем
Да, я слышал это мненье,
Но иначе я скажу:
Счастье, радость, утешенье —
Все в Зулейке нахожу.
Чуть она мне улыбнется,
Мне себя дороже нет.
Чуть, нахмурясь, отвернется —
Потерял себя и след.
Хатем кончился б на этом.
К счастью, он сообразил:
Надо срочно стать поэтом
Иль другим, кто все ж ей мил.
Не хочу быть только рабби,
В остальном — на твой совет:
Фирдоуси иль Мутанаби,
А царем — и спору нет.
«Как лампадки вкруг лавчонок…»
Хатем
Как лампадки вкруг лавчонок
Ювелиров на базарах,
Вьется шустрый рой девчонок
Вкруг поэтов, даже старых.