Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:
Рейнеке-лис был спасен, а его обличители были
Посрамлены. Он все дело и так повернуть ухитрился,
Чтобы содрали с медведя кусок его шкуры размером
Фут в длину и фут в ширину — для пошивки котомки.
Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.
Только б еще сапожками снабдила его королева:
«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,
То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.
Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым
Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.
Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.
Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары,—
Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».
Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.
«Да, — благосклонно сказала она, — им хватит по паре».
Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился.
«Лишь получу я две пары сапог, так уже мешкать не стану.
Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,
Богом зачтется и вам, и моему государю.
На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться,
Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»
Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,
Снятых под самые когти. Не пощадили, конечно,
Также и фрау Гирмунду, — без задних сапожек осталась.
Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,
Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.
Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,
К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться.
«Милая, добрая, — он ей сказал, — полюбуйтесь, как впору
Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.
Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,
Но постарался я также, и, видимо, небезуспешно.
Вы ликовали недавно — очередь снова за мною.
Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.
Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду
Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.
Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье
В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»
Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах
Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:
«Нам за грехи в наказанье бог вам посылает удачу».
Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,
Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба
Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:
Задал бы также коту Рейнеке баню на славу!
Утром притворщик уже занимался усердно делами:
Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,
И, ко двору поспешив королю представляться, сказал он:
«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,
Но накажите священнику вашему, сделайте милость,
Благословить меня в путь, чтоб я, уходя, был уверен
В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»
Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом,—
Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же
И королевским писцом. Король приказал его вызвать.
«Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке быстренько здесь прочитайте
Ваши священные тексты и в путь его благословите.
Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню.
На богомольца котомку наденьте и посох вручите».
Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже
Слышали, что отлученье с него не снималось покуда.
Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:
Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.
Лично я к Рейнеке, собственно, ведь ничего не имею.
Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя
От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста
Блудобеспутуса не нагорело мне и от декана
Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…»
«Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на «если»!
Наговорили с три короба слов, а без всякого толка.
Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите,—
Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?
Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут помеха!»
За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся
Он королевского гнева — и сразу же начал по книге
Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал:
«Если помочь это может, — поможет и так, надо думать».
Благословенье прочли — и котомку и посох вручили
Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец.
Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи,
Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то.
Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно
Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил.
Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно,
Кто как умеет, о нем помолился, и стал торопиться:
Рыльце-то было в пушку, — он имел основанья бояться.
«Рейнеке, — молвил король ему, — что за чрезмерная спешка?»
«Делая доброе дело, не следует медлить, — ответил
Рейнеке. — Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель.
Час мой урочный настал, — отправиться мне разрешите».
«Что ж, — согласился король, — отправляйтесь!» И тут же велел он
Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом
Тронуться в путь — проводить его. В это же время в темнице
Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя…
Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость
Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом,
Шел с посошком и с котомкой — ну, прямо ко гробу господню,
Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква.
Он совершенно другое таил на уме, но отлично
Все же ему удалось разыграть короля и предлинный
Нос ему прицепить. Поневоле за Рейнеке следом
Молча его обличители шли — провожали с почетом.
Он же коварства отнюдь не оставил, сказав на прощанье:
«Меры примите, о мой государь, чтоб изменникам подлым
Не удалось убежать. В оковах, в тюрьме их держите:
Стоит им выйти на волю, к делам своим грязным вернутся,—
Жизни вашей опасность грозит, государь, не забудьте!»
Так и ушел он оттуда с постной, смиренною миной,
Этакий скромный простак, — ну, словно другим он и не был.
Тут лишь поднялся король и в покои свои возвратился.
Звери, согласно приказу его, проводили сначала
Рейнеке-лиса немного, потом и они возвратились.
Плут же настолько сумел прикинуться кротким и скорбным,
Что возбудил состраданье в иных сердобольных особах.
Заяц всех больше о нем сокрушался. «Неужто нам сразу,
Милый мой Лямпе, — воскликнул мошенник, — так сразу расстаться?
Если бы вам и барану Бэллину было угодно
Несколько дальше со мною пройтись, то, конечно,
Ваша компания мне оказала б огромную милость.
Очень вы милые спутники, оба — честнейшие лица,
Все о вас говорят лишь хорошее — мне это лестно.
Оба духовного званья вы, благочестивцы, — живете
Точно как я, когда схимником был: утоляете голод
Зеленью только, питаетесь листьями, травкой, — не нужно
Вам ни хлеба, ни мяса, ни прочих там деликатесов».
Так этих двух простачков обольстил он своей похвалою.
Оба к жилищу его подошли — и предстал перед ними
Замок его, Малепартус, и лис обратился к барану:
«Можете, Бэллин, и здесь оставаться и сколько угодно
Лакомьтесь травкой и зеленью. В наших горах — изобилье
Всякой растительной пищи, очень полезной и вкусной.
Лямпе возьму я с собой, — накажите ему, чтоб утешил
Он жену мою: очень горюет и так, а услышит,
Что отправляюсь я в Рим богомольцем, отчаяться может».
Рейнеке сладких речей не жалел, — обманул их обоих.
Лямпе он в замок провел, где застал Эрмелину лежащей
Подле детей, удрученной печалью и тяжкой тревогой,
Ибо не верилось ей, чтобы Рейнеке мог возвратиться
Снова домой. Но, с посохом видя его и с котомкой,
Очень она удивилась: «Рейнгарт, мой милый, скажите,
Что с вами, бедненький, было? Много ль пришлось настрадаться?»
Он ей ответил: «Я осужден был, задержан и связан,
Но государь проявил милосердье, — вернул мне свободу.
На богомолье теперь ухожу. Как заложники взяты
Изегрим с Брауном в цепи. Для искупленья обиды
Отдал мне зайца король, — мол, делай ты с ним, что угодно.
Так под конец государь мне сказал совершенно резонно:
«Оклеветал тебя Лямпе — и, стало быть, кары суровой
Он заслужил и как следует пусть мне заплатит».
В ужасе выслушал Лямпе страшную выдумку лиса,
Сразу опешил, пытался спастись — и ударился в бегство.
Рейнеке выход отрезал ему — и за горло, разбойник,
Зайца, беднягу, схватил, который с пронзительным визгом
Бэллина звал: «Погибаю! На помощь! Скорее! Паломник
Режет меня!» Но кричал он недолго: Рейнеке живо
Горло ему перегрыз. Тем кончилось гостеприимство.
«Ну-ка, — сказал он, — съедим его, зайчик упитанный, вкусный.
Право, впервые на что-нибудь годным и он оказался.
Жалкий, никчемный трусишка! Что я предсказывал дурню,—
То и случилось. Ну, ябедник, жалуйся сколько угодно!»
Рейнеке вместе с женой и детьми не зевали, — содрали
Шкурку с убитого зайца и съели его с наслажденьем.
Очень лисе он по вкусу пришелся. Она все твердила:
«Ах, королю с королевой спасибо! Имеем сегодня
Чудный обед мы, по милости их, дай господь им здоровья!»
«Кушайте, — Рейнеке им говорит, — на этот раз хватит,—
Все наедимся. В дальнейшем, надеюсь, и больше добуду:
Каждый из них неизбежно сполна мне заплатит по счету,
Каждый, кто Рейнеке пакостил или напакостить думал».