Выбрать главу
Вот принесла им хозяйка вина стародавнего в темной И засмоленной бутылке на цинковом круглом подносе, Зеленоватые рюмки, в которых ренвейн золотится. Чинно уселись втроем они за коричневый, прочный Отполированный стол, приросший ножками к полу. Звякнули рюмками тотчас сердечный хозяин и пастор, Только аптекарь сидел, склонившись в раздумье глубоком. И обратился к нему хозяин с приветливым словом:
«Ну-ка, сосед, отхлебни. Покуда нас от несчастья Бог бережет и в своем милосердии не покидает. Всяк согласится, что с дней приснопамятной кары господней, Испепелившей наш город, к нам был благосклонен всевышний; Нас он берег неустанно, как мы охраняем от порчи То, что всего драгоценней, — зеницу нашего ока. И неужели ж он впредь не будет к нам милостив также? Только в опасностях мы познаем вседержителя силу. И неужели ж тот город цветущий, который недавно На пепелище возвел он руками граждан прилежных, Вновь он сметет, чтобы прахом пошли все наши усилья?»
Бодро заметил на то примерный священнослужитель: «Веруйте в господа твердо, пребудьте тверды в убежденьях, Ибо и в счастье они укрепляют наш дух, а в несчастье Нам облегченье несут, утешая прекрасной надеждой».
И отозвался на это хозяин разумно и веско: «Как я глядел умиленно на волны могучего Рейна, Если по сделкам торговым случалось к нему приближаться! Мне он огромным всегда представал, мой дух возвышая. Но не гадал я, не думал, что этот излюбленный берег Вскорости валом послужит, чтоб сдерживать натиск французов, Рвом защитительным станет его величавое русло. Как ограждает природа, как немцы страну ограждают, Так и господь оградит нас, — кто в этом дерзнет усомниться? Всех утомила вражда, и чуется мир недалеко, Эх, кабы только дождаться счастливой минуты, как в церкви Колокола и орган в честь праздника с трубами вкупе В хор сладкозвучный сольются, напеву вторя «Те Deum»; [11] Рад бы я был, если б Герман в тот день предстал перед вами У алтаря со своею невестою, пастор любезный, Чтобы торжественный день, встречаемый всею страною, Стал мне отраден вдвойне, как собственный праздник семейный. Как-то неловко глядеть на взрослого парня, который Дома всегда расторопен и боек, но робок на людях. С ними якшаться ему, видать, удовольствия мало, Даже девичьего круга чуждается он, равнодушный К танцам изящным, юность влекущим к себе неизменно».
Так рассуждая, он слушал внимательно; вдруг издалека Топот послышался конский, колеса вдали застучали, И, грохоча, экипаж подкатил с разбегу к воротам.

ТЕРПСИХОРА

ГЕРМАН

Только в раскрытых дверях показался сын благонравный, Тотчас же пастор в него проницательным оком вгляделся, Весь его облик окинул, следя за его поведеньем, Как наблюдатель, привыкший читать сокровенное в лицах, И, озаряясь улыбкой, приветливо юноше молвил: «Вас подменили как будто, досель не случалось ни разу Видеть веселость такую в глазах ваших, в каждом движенье! Чем-то вы очень довольны! Должно быть, этим несчастным Роздали вы подаянье и радостью их умилились».
Скромно на эти слова ответствовал юноша чинный: «Стою ли я похвалы — не знаю, но мне повелело Сердце так поступить, как рассказ мой об этом покажет. Матушка, вы, извините, так долго тряпье мне искали, Узел с таким опозданьем сготовили мне на дорогу, Пиво, вино и съестное столь бережно клали в корзины, Что не успел я далеко отъехать от нашего дома, Как потекла мне навстречу толпа горожан любопытных — Жены, ребята. Уж были изгнанники в поле далеко. Я лошадей подхлестнул и быстро помчался в деревню, Где беглецы, как слыхал я, намерены стать на ночевку. Только свернул я с пути на проселок, как вдруг заприметил Фуру из крепких жердей, неспешно влекомую парой Крупных и дюжих волов иноземной, как видно, породы. Девушка рядом шагала, привычно и мерно ступая, Длинным бичом на ходу понукая сильных животных. То их подгонит вперед, то движеньем сдержит умелым. Выждав, пока экипаж поравнялся с медлительной фурой, Девушка молвила мне: «Поверьте, подобного горя, С коим встречаетесь вы, доселе судьба нам не слала. Мне подаянье просить еще не привычно, тем боле Что подают его часто, чтоб нищего только спровадить. Все ж заставляет нужда говорить. На охапке соломы Нынче жена богача от бремени тут разрешилась. Мука была для нее на волах по ухабам тащиться. Мы потому и отстали, что еле дышит бедняжка, Новорожденный лежит нагишом у нее в изголовье, Только немногим помочь ей наши попутчики могут, Если в ближайшей деревне, где мы ночевать собирались, Нам их удастся найти, — но боюсь, что они уж в дороге. Может быть, лишний кусок холста раздобудете; если Неподалеку живете, тогда помогите несчастной».
Так говорила она, и, бескровная, силясь подняться, Взор обратила ко мне роженица. И отвечал я: «Добрым сердцам вседержитель воистину часто внушает Мысль о нужде, предстоящей неведомым нашим собратьям: Матушка, будто предвидя такую беду, мне вручила Разного платья, чтоб я оделил им нагих и бездомных». Узел я вмиг распустил и, сверток раскрыв, ей отцовский Подал халат и вдобавок холстины ей дал и рубашек… Женщина, вся просияв, вскричала: «Не верят счастливцы, Что на земле чудеса и ныне творятся. Лишь в горе Видишь всевышнего перст, указующий людям дорогу К добрым делам. Через вас помог нам господь, и на вас же Милость прольется его». И ощупывать стала холстину И восхвалять, особливо подкладку из теплой фланели. «Время не терпит, — заметила девушка, — едем в деревню, Где до утра на привале пробудут попутчики наши. Там смастерю для ребенка я всякую всячину за ночь». Снова и снова меня поблагодарив на прощанье, Дюжих стегнула волов, и фура поехала. Я же Наших сдержал лошадей, размышляя, как быть: самому ли Ехать мне в эту деревню и там съестные припасы Между людьми разделить иль сподручнее тут же на месте Девушке все передать, чтоб голодных сама оделила. Но, порешив на втором, я тронул коней и поехал Следом за нею, догнал и сказал торопливо: «Простите, Добрая девушка! Вот я опять. Не одну лишь холстину Мать уложила в коляску, чтоб мог приодеть я нагого, Не позабыла она о съестном и напитках различных. В ящике, что позади, — того и другого немало. Я и надумал: вручу тебе и эти подарки. Так-то я лучше всего свое порученье исполню. Ты их со смыслом раздашь, а я — положившись на случай». Девушка мне отвечала: «От сердца вам обещаю Вправду порадовать ими того, кто нуждается больше». Так мне сказала она. Поспешил я к задку экипажа, Хлеба ковриги извлек, тяжелые вынул колбасы, Фляги с вином и пивом и передал девушке в руки. С радостью дал бы еще, но уже ничего не осталось. Все приношенья у ног роженицы та уложила И поспешила в деревню, а я повернул себе в город».
Только Герман замолк, как вмешался в беседу аптекарь Словоохотливый: «Счастлив, кто в годы смуты, скитаний И неурядиц живет один-одинешенек в доме. Тот, в ком жена и малютки в тревоге не ищут защиты. Мне это кажется счастьем! Да я ни за что б не решился Нынче отцом называться, дрожать за жену и детишек. Верите ль: неоднократно подумывал я об отъезде, Лучшее в путь отбирал — старинные деньги и броши, Матери милой наследство, — из них ничего я не продал. Правда, со многим пришлось бы расстаться как с бременем лишним, Даже с лекарственной травкой, добытой с такими трудами. Было б и этого жаль, хоть стоит она и бесценок. Если останется в доме провизор — уйду я спокойно. Спас я наличные деньги и бренное тело, так, значит, Все спасено! Не в пример одинокому легче укрыться».
вернуться

11

«Тебя, господи» (лат.) — начальные слова молитвы.