ЭВТЕРПА
МАТЬ И СЫН
Так толковать продолжали мужчины. Тем временем, выйдя
Из дому, мать поспешила сперва за ворота, надеясь
Сына застать на скамейке, где сиживал он на досуге.
Германа там не найдя, заглянула она мимоходом
В двери конюшни, — авось лошадей убирает, которых
Он стригунками купил и под собственным держит присмотром.
Тут отозвался работник: «Он в сад пошел, не иначе».
Длинным, двойным двором пройдя, она миновала
Крепко сколоченный хлев и амбары и тихо вступила
В сад, который далеко до стен городских простирался.
И, углубляясь в него, любовалась растением каждым
Да по пути поправляла высокие колья, на коих
Ветви покоились яблонь и груш, отягченных плодами.
Несколько гусениц также сняла мимоходом с капусты:
Женщина с глазом хозяйским минуты зря не потратит.
Так достигла она и закраины сада, беседки,
Жимолостью обвитой, — только сына там не было видно,
Как ни в одном уголку он досель ей не повстречался.
Полуоткрытой стояла калитка, что из беседки
Сквозь городскую ограду пробил с разрешенья совета
Предок хозяина в пору, как был он еще бургомистром.
Вот, через высохший ров без труда перебравшись, достигла
Холмика, где виноградник взбирался по склону крутому,
Щедро плоды подставляя лучам полуденного солнца.
Также и здесь, подымаясь, с довольством она примечала
Пышные гроздья, что еле под темной листвой укрывались.
Посередине тянулась в тенистой прохладе аллея.
Мать туда поднялась по ступенькам из дикого камня:
Здесь «мускатель» с «гудетелью» висели кругом, и меж ними
Рыжий, подернутый синью, особенно крупного сорта.
Их посадили затем, чтоб гостям предлагать на подносе.
Все остальное пространство иная лоза покрывала:
Тут виноград был помельче, для вин предназначенный тонких.
Так, на пригорок взбираясь, она предвкушала заране
Близкую осень и день, в который начнут повсеместно
Гроздья сбирать и давить, вином наполняя бочонки;
В пору такую ночами повсюду трещат фейерверки,
Радостно тьму озаряя, прекрасную чествуя жатву.
Но беспокойство она ощутила, дважды и трижды
Сына окликнув и только услышав, как там, в отдаленье,
Многоголосое эхо от стен городских долетало.
Было в диковинку ей разыскивать сына: доселе
Не уходил он далеко, на то не спросив разрешенья
Любящей матери, чтобы напрасно ее не тревожить.
Все же с ним повстречаться надежды она не теряла;
Ибо дверцы внизу и вверху виноградника были
Настежь открыты. И тут перед нею раскинулось поле,
Склоном отлогим с холма спускалось оно на равнину.
Все еще мать продолжала идти по собственным землям,
Радуясь на урожай, на колосья, что, низко склоняясь,
По полю вширь и вдаль золотыми волнами ходили.
Так, меж хлебов пройдя по тропинке узкой, хозяйка
Грушу большую признала, венчавшую дальний пригорок,
Где за чертой межевою соседей поля начинались.
Кто посадил эту грушу — неведомо. Но отовсюду
В поле виднелась она и манила плодами своими.
В полдень под нею жнецы отдыхать и обедать любили,
И, полулежа в тени, пастухи стерегли свое стадо.
Скамьи были под нею из дикого камня и дерна.
Мать не ошиблась, — там Герман сидел, погруженный в раздумье.
Голову стиснув руками, казалось, недвижно глядел он
На отдаленные горы, а к матери был он спиною.
К юноше мать подошла и плеча его тихо коснулась,
Он обернулся и поднял глаза, налитые слезами.
«Матушка, — вымолвил Герман, смутясь, — вы меня изумили».
И торопливо смахнул благородного чувства слезинку.
«Как! Ты плачешь, сыночек? — воскликнула мать, растерявшись. —
Это мне внове, таким я тебя никогда не знавала.
Что тебе сердце теснит? Что заставило нынче под грушей
Уединенья искать? Отчего на глазах твоих слезы?»
Тотчас собой овладев, отозвался, юноша честный:
«Вправду, сердце из камня у тех, кто не чувствует ныне
Жалости к бедным скитальцам, лишенным защиты и крова.
Истинно, тот безрассуден, кто в тяжкую эту годину
Не помышляет о благе отчизны и собственном благе.
То, что сегодня я видел, что слышал, запало мне в душу.
Вот я сюда и забрался и вижу простор беспредельный,
Где, горизонт застилая, раскинулись тучные нивы,
Вижу, как гнется пред нами сверкающий золотом колос,
Как обещают плоды в кладовые до крыш понабиться,—
Только, увы! Недалеко враги! И хоть Рейна стремнины
Нам и защита, но что и воды и горы народу
Этому страшному, — он, словно туча грозовая, мчится,
Ибо они заодно молодых и старых сзывают
И устремляются массой несметной вперед. Этим толпам
Смерть нипочем: прибывают и ломят рядами густыми.
Смеем ли мы в эту пору в покое сидеть за стеною
Наших домов, полагая спастись от общего горя?
Милая матушка, если б вы знали, как мне досадно,
Что при наборе и нынче я в рекруты не был зачислен
По настоянью сограждан. Все так: единственный сын я,
Наше хозяйство обширно, и наши занятья полезны,
Только не лучше ли было б стоять мне сейчас на границе,
Чем у себя в дому ожидать цепей и бесчестья?
Да, мне и разум твердит, я и в сердце своем ощущаю
Силу и смелый порыв затем, что готов для отчизны
Жить и пожертвовать жизнью, других ободряя примером.
Право, если б собрать воедино юношей наших
И на границу отправить, они б за себя постояли.
И не посмели б враги попирать нашу милую землю
И на глазах у нас расхищать урожай изобильный,
Женщин наших неволить и гнать мужей, как скотину.
Видите, матушка, я поумнел, заглянув себе в душу.
Без промедленья свершу, что кажется мне наилучшим,
Ибо иной тугодум не всегда выбирает удачно.
Знайте же: я домой не вернусь, а прямо отсюда
В город направлюсь и там предложу военным в услуги
Эти вот руки и грудь, чтоб они послужили отчизне.
Пусть убедится отец, присуще ли мне благородство
И не стремлюсь ли к тому, чтоб выше ступенью подняться».
Тут дальновидная мать с укоризною молвила сыну,
Тихие слезы у ней на глаза навернулись невольно:
«Что это в сердце твоем и в тебе, мой сын, изменилось,
С матерью не говоришь, как, бывало, всегда говорил ты —
Прямо, от чистого сердца ей помыслы все открывая;
Если бы кто посторонний подслушал тебя, то, бесспорно,
Он похвалил бы решенье твое за порыв благородный,
Будучи сам увлечен возвышенной речью такою.
Я же тебя лишь могу порицать, ибо знаю поближе:
Думаешь ты о другом и от матери сердце скрываешь.
Знаю, тебя привлекают не трубы, и не барабаны,
И не мундир щегольской, чтобы им восхищались девицы,
Ибо твое назначенье, хоть мужеством ты не обижен,
Все же свой дом охранять и мирно возделывать поле.
Вот и ответь мне открыто: зачем ты на это решился?»