– Вам «молния» – так что извините… Поди разбудил вас?
– М-да!.. Нет, что вы, я очень рад! Все равно не спал. Где же тут расписаться, осмелюсь спросить?..
Закрыв дверь, профессор не торопясь подошел к столу и при свете уличных фонарей распечатал депешу. Телеграмма была из-за границы. Профессор поправил очки, прочел бланк и нахмурился.
Потом он тяжело опустился в кресло и, обхватив голову руками, покачал головой.
– М-да!.. Фирма отказалась даже вести переговоры с нашим торгпредством. В лучшем случае он ничего не знает об элементе. А если знает, то, конечно, никому не уступит, хоть и не догадывается о его назначении. Ну вот! Теперь я сделал все, что мог. Конечно, этого следовало ожидать. Даже правительство не смогло помочь. Нет, почтеннейший профессор, оказывается, вы были правы в своем сумасшедшем принципе. Надо нести это бремя, пока… пока любезный доктор… М-да!.. По китайскому обычаю, не пойдет в процессии первым!
Профессор поднял очки на лоб и, отодвинув телеграмму в вытянутой руке, перечел ее еще раз.
Потом, поправив одеяло, он прошаркал по седому полумраку, наполнявшему комнату, и остановился перед картинами. Обычно он зажигал при этом свет, но сейчас он делать этого не стал, по-видимому, удовлетворенный слабым отблеском рассвета. Кроме того, он вообще вел себя странно. Подойдя вплотную к одной из картин и взявшись обеими руками за ее раму, он так и остался стоять. Одеяло упало к ногам. Профессор не заметил.
Раздался мелодичный звук, и рама картины повернулась на нижнем ребре. В стене открылся темный четырехугольник. Профессор сунул туда руку и зашуршал бумагами.
– М-да!.. – сказал он и печально пожевал челюстями. Потом прошел к выключателю и зажег свет.
Теперь потайной шкаф, вделанный в стену, был отчетливо виден.
Профессор стал выкладывать на ставшую горизонтальной обратную сторону картины какие-то старые рукописи, испещренные формулами. Он перелистывал некоторые из них, задержался на странице, где был нарисован женский профиль, вздохнул и стал складывать обратно. В руки ему попало письмо.
«Уважаемый профессор!
Рад был убедиться, просматривая советский научный обзор, в соблюдении Вами поставленных мной на „Куин Мэри“ условий.
Радиофизика – достойнейшая область для приложения Ваших обширных знаний и блестящих способностей.
Конечно, Вы могли бы вернуться и к былым своим исследованиям, в Вашем распоряжении окажется любая из моих лабораторий, где так удачно повторялись забытые миром открытия, применение которых, напоминаю, находится в прямой зависимости от дальнейшей заботы Вашей о счастье человечества.
По-прежнему готовый к дружбе…»
Дойдя до подписи, профессор раздраженно засунул письмо в секретное бюро.
– Какой иронией звучат ваши слова о дружбе и человечестве!.. М-да!.. Ваше письмо лишь убеждает меня, что вам все еще не удалось «повторить» открытие моего учителя. Только то, что я жив, мешает вам воспользоваться в преступных целях тем, что уже в ваших руках. Так пусть хоть так оправдывается мое жалкое существование в моих собственных глазах!
Профессор вздохнул и с шумом захлопнул шкаф. Из передней совершенно отчетливо слышался шорох. Профессор оглянулся, все еще держась рукой за раму.
– О-о, профессор! Может быть, вы думаете, что на вас купальный костюм и вы идете купаться в нарисованную Левитаном речку? – послышался высокий торопливый голос.
– Фу, доктор… Милейший, вы изволили меня напугать!
– Что вы говорите! А я, признаться, испугался сам. Мне послышался, знаете ли, такой металлический звук…
В комнату вошел маленький подвижный человек. Он быстро поворачивал свою лысую голову с вьющимися височками. При этом пенсне в старинной золотой оправе часто слетало, и доктор подхватывал его на лету и водружал на место.
Криво надев пенсне на кос, доктор, потирая руки, оглянулся:
– Итак, почтеннейший, что это был за металлический звук?
Профессор был в явном замешательстве:
– Вы… смею вас уверить… ошиблись.
– Я? Ничего подобного! Я все понял. Это вы сбросили на пол свои рыцарские доспехи! – Доктор поднял одеяло с пола и накинул его на плечи профессору. – Теперь предоставим слово обвинителю, то есть мне. Слушайте и не защищайтесь! Во-первых, я предложил вам лежать. Сейчас же ложитесь на скамью подсудимых! Немедленно!..
– Милый доктор, я ложусь… ложусь! Я уже лежу!
– Ах, по-вашему, стоять посреди комнаты и размахивать руками – это и есть лежать? Ну вот… Итак, вы обвиняетесь в неупотреблении прописанных мною лекарств, в разгуливании неизвестно где по ночам и несоблюдении предписанного вам режима! Или, может быть, вы думаете, что я прописываю лекарства для сохранения их потомству, а мои советы подобны советам жены магометанина, которые, по Корану, следует выслушать, а поступить наоборот?
– Милейший доктор, я принципиально не употребляю лекарств!
Доктор едва успел подхватить пенсне:
– О! Он принципиально не принимает лекарств! Может быть, вы принципиально не будете носить брюки? У вас, почтеннейший, мания принципиальности. Почему он не переехал в новую квартиру в доме Академии наук? Принципиально? Ему, видите ли, хочется жить в этой старой дыре! Почему у него нет домашней работницы? Не догадаетесь? Так я вам скажу: он принципиально не хочет, чтобы на него работали. Он, видите ли, имеет семь стаканов и один раз в неделю моет их все оптом в электрической судомойке. У него три пары галош, которые он меняет по мере того, как они испачкаются, чтобы потом рационально вымыть их – за один прием. Он, видите ли, варит сам себе суп из бульонных кубиков. А кубики покупать можно? Кто их делает?
– Кубики делают для всех, а не для меня одного. Милейший доктор, хотя вы и убежденный аллопат, но в отношении своих нападок на меня уж будьте гомеопатом – применяйте их в малых дозах, а то ваши в пору аллигатору.
– А он не аллигатор? Настоящий крокодил! Почему он отказался баллотироваться в Академию наук? Я вам скажу: принципиально! Он против обязывающего звания… Откройте рот!.. А почему он не женился, этот старый холостяк? Принципиально. У него не вышло одна раз, и он больше не пожелал… Откройте рот!..
– Доктор…
– Покажите язык! Я доктор уже очень давно! Столько лет, сколько вы профессор. Вы, может быть, думаете, что у меня нет против вас самого главного обвинения? Вы – государственный преступник!.. Но-но-но! Не поднимайтесь! Вы покушаетесь на убийство! Что вы облегченно вздыхаете, уголовник? Повернитесь, пожалуйста!.. Так, хорошо. Вы покушаетесь на жизнь… повернитесь еще… известного… дышите!.. профессора… да дышите, я вам говорю!., теперь не дышите… бюллетени о здоровье которого ежедневно докладываются правительству.
– Милейший доктор, если не ошибаюсь, вы опять что-то прописываете? Как я уже имел честь вам сказать, я не предполагаю принимать ваши лекарства.
– Вы слышали? После этого он еще не преступник! Он собирается приблизить свою смерть!
– Нет, дорогой доктор, я не собираюсь ее приближать. М-да… Я только не желаю ее отодвигать.
– Может быть, вы думаете, что у вас есть такое право?
– Я думаю… Это право каждого…
– А! Вы слышали? Хорошо еще, что я молчаливый, а то бы я вам прочел такую лекцию о праве…
– Доктор, доктор, умоляю!
– Никакой пощады! Право? У вас на это есть такое же право, как зарезать меня! Вы упускаете одну маленькую подробность, что вы гражданин, у которого есть перед страной обязанности!
– М-да!.. И перед человечеством.
– О! Вы допускаете здесь противоречие?
– Принципиально – нет. Милейший доктор, пожалуйста, не сердитесь!
– Ну то-то! В следующий раз я приду к вам с ручным пулеметом. Лекарства прописывать не буду, а просто пришлю… Выходить? Ни в коем случае! Два дня лежать! Дайте-ка еще пульс. Для меня может быть удивительным ваше желание влезть в картину. Обидеть же кого-нибудь – для вас естественное проявление боевого духа.