Здесь, в нише, стоял полированный деревянный ящик прекрасной работы, покрытый, как решеткой, полосами красного лака и золота. Буддийские религиозные традиции были соблюдены в мелочах.
Никто из родственников О'Кими, из любопытства заглядывавших в этот храм, не мог заподозрить, что внутри этого красивого ящика не стоит в окружении золотого блеска маленький Будда в темно-синем платье, с позолоченным лицом.
Содержание ящика было совсем другим. Оно вполне могло привести в священный трепет всякого благопристойного японца.
Убедившись, что она одна, Кими-тян осторожно открыла лакированную крышку.
Там, в траурной рамке, была помещена большая фотография, вырезанная из какого-то иллюстрированного журнала. Молодой человек с худощавым, немного скуластым лицом и энергично сдвинутыми бровями шагал по мокрому от дождя тротуару. Рядом с ним шла маленькая японская девушка в европейском платье. Ее миловидное лицо было опущено, в позе ощущалась робость.
Печально смотрела О'Кими на фотографию. Как давно это было!
Всего лишь несколько минут они были вместе. Их автомобили остановились рядом перед подъездом нью-йоркского отеля, где должно было состояться учредительное собрание общества его плавающего туннеля. Они шли с ним плечом к плечу, говоря об Арктическом мосте, а кто-то из репортеров снял их. Как благодарна она неизвестному репортеру! Как много счастливых и вместе с тем горьких минут доставила О'Кими эта фотография!
Кроме фотографии, в ящике лежала красивая тетрадь-альбом в деревянном переплете, покрытая красным лаком с черными и золотыми цветами.
Стихи О'Кими… Ее несбывшиеся грезы, жившие лишь на бумаге!
Стихи были написаны на первой странице. Это были те строки, которые в виде тени отбросил на землю небольшой качающийся фонарик на склоне Фудзиямы.
О'Кими опустилась на колени перед своим алтарем – алтарем наивных грез и сентиментальных мечтаний, глядя на дорогое ей лицо человека, может быть, никогда и не вспоминавшего о ней.
Вдруг девушка вздрогнула. Она почувствовала, что сзади нее кто-то стоит. Не оборачиваясь, она сжалась в комочек, втянула голову в плечи.
Большая рука легла на худенькое плечо О'Кими.
– Кими-тян, моя маленькая Кими-тян! – тихо сказал старый Усуда.
Девушка быстро обернулась. Она испуганно смотрела на отца.
Усуда стоял перед ней и качал коротко остриженной головой. Он смотрел на фотографию, где Кими-тян шла рядом с русским инженером.
Они долго молчали.
Шум большого города проникал сюда приглушенным, похожим на рокот прибоя.
Медленно закрыл Усуда крышку ящика и повернулся к дочери. Она сжалась еще больше, словно ожидая удара.
Усуда сказал все тем же тихим, даже печальным голосом:
– Неужели, моя маленькая Кими-тян, это было так серьезно?
О'Кими наклонила голову:
– Да, отец.
– И поэтому ты не хочешь выйти замуж?
– Да, отец… – Кими-тян заплакала. – Я никогда, никогда не буду теперь счастливой!
Старик задумался. Его широкий львиный нос сморщился. Может быть, он хотел улыбнуться, но это больше походило на гримасу.
– Я был слеп, – сказал он и повернулся.
Уже отойдя несколько шагов, он бросил через плечо сухим, черствым голосом:
– О'Кими, этот храм – кощунство… И если бы кто-нибудь узнал… – Он передернул плечами и пошел по дорожке.
Кими-тян окаменела. Она ждала взрыва, но отец сдержался. Теперь можно было ждать самого худшего.
Бережно взяла она из ящика драгоценную фотографию, тетрадь стихов и газету – проклятую, зловещую газету, принесшую весть о его гибели…
Усуда прошел в кабинет и сказал:
– Сегодня день совпадений, а может быть, знамения. Дайте мне это письмо из Сиэтла.
– Какое письмо, Усуда-сударь? – почтительно справился секретарь.
– Письмо от моего друга, психиатра.
– Окажите благодеяние, Усуда-сударь, оно лежит у вас на столе.
Усуда заперся в кабинете. Он был не только знаменитый психиатр, но также и глубокий психолог. Ради любимой дочери он готов был на многое…
Месяц прожила в страхе О'Кими. Отец не желал ее видеть, но и не позволял ей никуда отлучаться из дому.
Однажды к особняку Усуды подъехала санитарная карета. О'Кими вместе с Фуса-тян видела белые халаты, косилки. К изумлению девушки, больного доставили прямо в кабинет к Усуде. Раньше профессор никогда не имел дела с такого рода больными.
Усуда стоял у дверей, наблюдая, как санитары перекладывали больного на широкий европейский диван.
– Спасибо, – сказал человек на носилках, – теперь я уже могу сидеть.
Он откинулся на спинку дивана, провел рукой по седеющей бороде и равнодушно оглядел незнакомую обстановку.
Санитары, низко кланяясь Усуде, вышли.
– Это вы – профессор? – спросил человек, сидевший на диване.
– Будем знакомы, сказал Усуда, потирая руки и усаживаясь за стол.
Несколько минут длилось молчание.
– Мои друг, – начал тихим голосом Усуда, – вы представляете несомненный интерес для психиатра. – Он вскинул глаза на своего гостя. (Тот сидел не шевелясь.) – Передо мной, – продолжал Усуда, – лежит история вашей болезни. Не знаю, насколько вы осознаете теперь, что несколько лет назад там, в Сиэтле, только обострение вашего недуга, паралич на почве старого ранения позвоночника, и провал памяти спасли вас от электрического стула. (Пациент нахмурился.) Известны ли вам все обвинения?..
– Память полностью вернулась ко мне вместе со способностью передвигаться, профессор, – прервал Усуду незнакомец, пытаясь подняться с дивана.
– Не надо, не надо, – остановил его Усуда, вставая.
Больной сел, а Усуда прошелся по комнате, внимательно вглядываясь в осунувшееся бородатое лицо незнакомца, опустившего полуседую голову.
– Вы будете у меня на излечении.
– Почему мне не дают связаться с советским консульством? – спросил больной.
– Подождите, – поднял руку Усуда. – Окажите благодеяние и поймите меня. Вы попадете в лучшее в Японии лечебное заведение, будете восстанавливать свое здоровье в чудесной горной местности вовсе не потому только, что вы представляете собой интересное медицинское явление. Меня до некоторой степени интересует та личность, за которую вы стали выдавать себя, когда память якобы вернулась к вам.
– Что вы имеете в виду? – снова нахмурился пациент.
– Я не могу связать вас с советским консульством, потому что это немедленно станет известно в американском консульстве, а больной, находившийся под специальным прокурорским надзором в Сиэтле и вдруг неизвестно как очутившийся в Японии…
– Я не просил, чтобы меня доставили сюда. Но я давно уже понял, что я пленник.
– Вы – мой пациент, но в вас я хотел бы узнать господина Корнева, с которым когда-то имел удовольствие встречаться.
Больной проницательно посмотрел на японца.
– Не вспоминаю, – сухо сказал он.
Усуда покачал головой.
– Не узнаете? – вздохнул он. – И я, к сожалению, не могу узнать вас.
Оба помолчали.
– Я могу не только вылечить вас, – снова начал тихим голосом Усуда, – но и доказать миру, что вы действительно гениальный русский инженер. Только…
– Каковы ваши условия? – насторожился больной.
Усуда улыбнулся и подошел к несгораемому шкафу.
– Именно условия, именно условия! Если вы действительно тот самый русский инженер, идея которого так несправедливо заброшена и в России, и в Америке…
– Это правда? Это действительно правда? – встрепенулся больной. – Вы действительно знаете, что идея Арктического моста оставлена?
Усуда пожал плечами:
– Конечно, мой друг… Но если вы действительно тот инженер, за которого себя выдаете, то должны явиться миру, завершив на деле свой технический проект.
Усуда достал из сейфа сверток чертежей. Его гость с настороженным вниманием следил за ним.