Усуда неторопливо развернул чертежи, краем глаза следя за посетителем.
– Вы должны явиться миру как яркая комета, в ореоле осуществленного вами гениального проекта! – Усуда понизил голос: – Явиться в качестве создателя плавающего туннеля, но… в новом месте. И пока возглавляемое вами строительство не будет закончено, оно останется в строгой тайне.
Андрей Корнев вскочил с дивана и, опираясь рукой о стол, подошел к Усуде.
– Вот здесь… – Усуда указал на чертежи. – Быть может, вы сочтете неуклюжими эти слабые попытки ваших коллег повторить однажды задуманное вами… Это трасса, имеющая некоторый определенный интерес…
– Кто вы? – резко спросил Андрей. – Психиатр или… или…
Усуда поднял руку.
– Я обещал вам излечение, – начал он совсем другим, сухим тоном, – обещал возвращение в мир под именем, которое вы называете своим, но… но я прошу помнить, чем угрожает вам американский суд, рассматривающий вас как преступника, совершившего диверсию и три убийства.
– Чего вы хотите от меня?
– Сейчас вы дадите мне согласие руководить нашим японским строительством. Вам будут предоставлены лучшие материалы, замечательные японские руки, прекрасные японские помощники. Наши разбросанные острова нуждаются в ваших туннелях. В полной тайне, сюрпризом для всего мира вы осуществите свой гениальный замысел. В ближайшие месяцы, руководя проектными работами, вы восстановите свое здоровье. Вам будет обеспечен замечательный уход… – Усуда остановился, – прекрасное общество… Умоляю вас, господин Корнев, соглашайтесь!
Андрей взял со стола чертежи и тщательно свернул их в трубку.
– Я знал, я знал, что вы согласитесь!
Андрей усмехнулся:
– Вы хотите, чтобы я строил для вас это сооружение тайно?
– Какой истинный инженер, извините, может отказаться от искушения осуществить свои технические планы? – уклончиво сказал Усуда.
– Господин, профессор, – жестко сказал Андрей, – вы не психиатр, вы даже не психолог!
С этими словами Андрей разорвал чертежи, потом бросил клочки на стол.
– Прекрасно, – спокойно сказал Усуда. – Вы упорствуете. Тогда вам придется подчиниться моему лечебному режиму. Через две недели, проведенные вами на горном воздухе, мы встретимся вновь.
Андрей, твердо глядя в глаза Усуды, отрицательно покачал головой.
Усуда хлопнул в ладоши. Появились секретарь и санитары с носилками.
– Не надо, – махнул рукой Андрей, – я уже могу двигаться.
– С тревогой и надеждой я буду ждать улучшения вашего здоровья, – поклонился Усуда, собирая со стола обрывки бумаги.
Андрей Корнев в сопровождении санитаров вышел.
Усуда долго сидел в задумчивости, потом приказал позвать к себе дочь.
Когда он выписывал из американской больницы интересующего его безнадежного больного, он только подозревал. Но теперь… Теперь он думал прежде всего о Кими-тян…
Она вошла, робкая, и прижалась к притолоке двери. Усуда поднял на нее тяжелый взгляд:
– Даешь ли ты согласие выйти замуж?
О'Кими покачала головой:
– Нет.
– Даешь ли ты согласие выйти замуж? – поднялся Усуда.
– Нет.
Усуда вышел из-за стола и остановился перед дочерью.
– Тогда, – продолжал он, отчеканивая слова, – ты отправишься в наш горный домик и будешь жить там до тех пор, пока… – Усуда отвернулся, – пока не дашь согласие выйти замуж, – добавил он тихо.
– Нет, я не поеду.
Усуда ударил кулаком по столу. Никогда не видела девушка отца в таком гневе.
– Ты поедешь туда как моя дочь, или…
Девушка опрометью бросилась из кабинета. Фуса-тян, подслушивавшая у дверей, едва успела отскочить а сторону. Беззвучно рыдая, Кими-тян упала ей на грудь.
Глава вторая. Этюд Скрябина
По узенькой извилистой тропинке, опираясь на бамбуковую палку, в гору поднимался человек. Голову он задумчиво опустил на грудь. Ветер шевелил его мягкие, тронутые сединой волосы. Он часто останавливался, отдыхая. Восхождение и утомляло и бодрило его.
Забравшись на поросшие мхом камни, он остановился близ узловатой низенькой сосны. Внизу синела вода озера, а в ней зеленели опрокинутые лесистые склоны. Одинокая лодочка заснула вдали от берега. Широкая соломенная шляпа рыбака походила на зонтик. В небе и в озере, меняя очертания, плыли полупрозрачные облака.
Вот уже четыре дня, как человек всей грудью дышал горным воздухом, но все еще по-прежнему слегка кружилась голова, было непривычно легко и вместе с тем безотчетно грустно.
Путник опустился на камень, подпер подбородок ладонью. Так, устремив перед собой взор, долго сидел он, пытаясь разобраться в происшедшем.
Значит, все погибло. Идея Арктического моста заброшена, никто не станет больше рисковать… А он? Он лишь неудачливый фантазер, сумевший вовлечь в грандиозную авантюру целые страны.
Туннель, туннель… Техническая греза – и суровая действительность… Сколько надежд, бессонных ночей, исступленного труда!.. Сколько жизней ушло под лед вместе с туннелем!.. Сурен, Денис… Да и он сам… Разве он живой человек?
Аня, Аня… Девушка с косами, игравшая сто лет назад этюд Скрябина! Когда она появилась? Вместе с идеей моста… И тот же мост отнял ее. Нет Ани, нет друзей, нет и самого моста!..
Вот оно, настоящее одиночество. Он сидит один меж гор; вокруг дурманящий аромат цветов. Наверное, это и есть знаменитые японские вишни. Вверху – чистое японское небо, удивительно прозрачное и далекое. Ниже по тропинке – предоставленный ему домик: восхитительная игрушка из деревянных раздвигающихся рам с натянутой на них бумагой, наполненный циновками, ширмами и изящными безделушками. Чья-то нежная рука со вкусом расставляла их. Зачем ему все это?
Свобода!.. Свобода!.. Он может идти куда захочет, может делать все, что пожелает, в пределах нестрогого санаторного режима. Он свободен. Видимость это или действительность? Потерявший память паралитик, признанный судебной экспертизой невменяемым, вдруг снова провозглашается человеком. Ему дают вкусить прелесть свободы, его лечат, окружают вниманием, наконец, ему предлагают техническое поприще, играют на его инженерном самолюбии…
Неужели его болезненное творческое самолюбие, отнявшее у него Аню, – неужели оно до такой степени стало притчей во языцах, что известно даже в Японии?
Андрей поморщился и встал. Медленными шагами человека, которому некуда спешить, стал он спускаться к своему домику. Крыша с загнутыми краями была едва видна, полускрытая розовым туманом цветущих вишен.
Услышав журчание ручейка, Андрей свернул с дорожки. Вода весело прыгала с камешка на камешек. Она была прозрачна и, вероятно, холодна. В одном месте она разливалась тихой заводью. На дне неясными тенями лежали камни, а в зеркальной глади отражались облака.
Нагнувшись, он увидел «чужую» седину… даже бороду! «Когда она появилась? В больнице не давали бритвы, но электробритву можно было дать!» – устало подумал он.
Уронив палку и опершись о дерево, долго смотрел на свое незнакомое лицо! Таким ли он помнил себя?
И в памяти возникло зеркало другого, бесконечно далекого пруда и… музыка этюда Скрябина. И на любимую мелодию стали ложиться неизвестно кем написанные (может быть, им самим?) стихи: