– Готов в равной степени защищать убеждения обоих этих мыслителей, как свои собственные.
– Тогда вам полезно узнать, сын мой, что на основании буллы святого папы римского, запретившего еретические книги Декарта, эти сочинения будут преданы огню сегодня ночью в присутствии истинных католиков вблизи Нельской башни.
– Это недопустимо, ваша светлость!
– Что вы хотите этим сказать? Уж не решитесь ли вы помешать этому благому делу?
– Сочту это своим святым долгом, ваше высокопреосвященство!
– Интересно, как вы это сделаете? – спросил кардинал с усмешкой, откидываясь на спинку кресла. – Готов биться об заклад, что это вам не удастся! Один против целой толпы?
– Вот видите, ваше высокопреосвященство, вы сами ставите меня в такое положение, когда я не смогу не принять ваш вызов, чтобы не слыть трусом!
– Мой вызов? – сделал удивленный вид кардинал.
– Конечно, ваша светлость! Вы только что предложили мне побиться с вами об заклад, что мне не защитить книг уважаемого мной мыслителя Декарта от какой-то там толпы.
– И вооруженных стражников, – добавил кардинал.
– И вооруженных стражников, – согласился Сирано.
– И против всех вы будете в одиночестве?
– Нет, почему же, ваша светлость! Со мной будет моя шпага!
– За меньшие проступки и дерзость я мог бы отправить вас в Бастилию, но я имел неосторожность обмолвиться, что готов побиться с вами об заклад, – сказал кардинал. – А мое слово – слово Председателя Королевского Совета, не уступает королевскому.
– Это известно всей Франции! И буду рад служить тому доказательством!
– Итак, бьемся об заклад? – со скрытым коварством спросил Ришелье. – Что же вы ставите, сударь?
– Свою голову, ваше высокопреосвященство, и завещание, передающее вам мою долю отцовского наследства.
– Благородно, но не густо! – с нескрываемой насмешкой произнес кардинал. – Или вы слишком высоко цените свою голову?
– Даром я ее не отдам, во всяком случае.
Кардинал, будучи в душе игроком, увлекся игрой и, предвидя ее исход, забавлялся с молодым человеком, как кошка с мышкой, подобно его любимому коту, который нацеливался прыгнуть ему на колени.
– В случае моего выигрыша, надо думать, ваша голова не достанется мне (за ненадобностью!), но ваша доля из отцовского наследства, переданная мной одному из монастырей, послужит богу. Так пишите, господин Сирано де Бержерак!
Мазарини по знаку кардинала подвинул Сирано письменные принадлежности. Сирано взял гусиное перо с пышным оперением и попробовал его остроту на язык.
– Пишите, – стал диктовать Ришелье. – «Если я, Сирано де Бержерак, гасконский дворянин, не смогу защитить от толпы сторонников святой католической церкви предназначенных для сожжения книг лжефилософа..»
– Простите, ваше высокопреосвященство, – почтительно перебил Сирано, – но закладную записку пишу я, и в ней недопустим паралогизм.
– Как? Как? – изумился кардинал.
– Противоречия и несоответствия, ваша светлость. Потому, с вашего позволения, поскольку я не могу отстаивать книг лжефилософа, я напишу «философа».
– Пишите хоть дьявола! – гневно воскликнул Ришелье. – У кого вы учились после коллежа де Бове?
– У замечательного философа Пьера Гассенди, ваше высокопреосвященство.
– У того, кто опровергает Аристотеля, опору теологов святой католической церкви?
– Именно у него.
– И все его ученики так же задиристы, как вы?
– Каждый по-своему, ваше высокопреосвященство, например, мой товарищ Жан Поклен под именем Мольера ставит свои едкие комедии.
– Скажи мне, кто твои учителя и товарищи, и я скажу, кто ты, – мудро заметил Ришелье, поморщась при упоминании Мольера.
Мазарини тем временем неслышно покинул кабинет и, войдя в приемную, поманил к себе одного из монахов в сутане с капюшоном на спине.
Он что-то пошептал ему, тот кивнул и, смиренно наклонив голову, стал пробираться к выходу через блестящую толпу посетителей, ждавших окончания важного разговора кардинала.
Мазарини вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
– Каюсь, ваше высокопреосвященство, – говорил меж тем Сирано, – некоторых из своих учителей мне пришлось высмеять в комедии «Проученный педант».
– Я знаком с этой вашей комедией, – с неожиданной улыбкой произнес Ришелье, – и мне хотелось бы, сын мой, направить ваш поэтический талант на более благородную стезю, если бы вы согласились остаться поэтом при мне.
– Никогда, ваша светлость! В ответ я прочту вам единственные строчки, которые в состоянии посвятить вам:
Кардинал вскипел и даже вскочил на ноги, сбросив с колен забравшегося туда кота:
– Довольно! Ваши несчетные дарования равны лишь вашей дерзости, которую вам придется защищать со шпагой в руке, как вы это делали в отношении других своих особенностей.
– Каждый из нас, ваше высокопреосвященство, в закладе, на который мы бьемся, будет защищать не столько свое лицо, сколько свою честь.
– Решусь заметить вам, молодой… слишком молодой человек, что язык ваш – враг ваш!
– Не спорю, враги появляются у меня из-за моего языка, но я усмиряю их. И так же намерен поступать и впредь.
– Усмиряете? – Кардинал сделал несколько шагов за столом. – Усмиряют и диких коней в поле, сколько бы они ни брыкались.
– Насколько я вас понял, ваша светлость, вам нужны неусмиренные, а бешеные кони, которым вы, как наездник, всегда отдавали предпочтение. И я надеюсь на свои «копыта».
– Всякая надежда хороша, кроме самонадеянности. Но мы слишком отвлеклись, сын мой. Вы не подписали закладную записку.
– Извольте, я заканчиваю, рассчитывая получить такую же закладную записку от вас, ваша светлость, как от защитника высшей дворянской чести прославленного герцога Армана Жана дю Плесси, не только первого министра Франции, но и ее первого генералиссимуса, кардинала де Ришелье! Заклад так заклад!
– Я никогда не откажусь от своего слова, сказанного хотя бы лишь в присутствии одного Мазарини.
Мазарини, успевший вернуться, поклонился.
– Я поставил свою жизнь и отцовское завещание, теперь очередь за вами, ваша светлость! – сказал Сирано, передавая записку Ришелье.
– Надеюсь, этого перстня окажется достаточно? – И кардинал повертел на пальце тяжелый бриллиантовый перстень.
– Я не ношу перстней, не будучи слишком богатым, и не торгую бриллиантами, будучи слишком гордым. Против моей жизни и моего посмертного наследства я просил бы вас, ваше высокопреосвященство, поставить другую жизнь и пенсию.
Ришелье искренне удивился. Что за дьявол сидит в этом большеносом юнце, позволяющем себе так говорить с ним? Но он скрыл свое возмущение за каменным выражением лица.
– Вот как? – с притворным изумлением произнес он. – Чья же жизнь и чья пенсия вас настолько интересует, что вы готовы прозакладывать свою голову?
– Если я ее сохраню, не допустив глумления над творениями философа Декарта, то вы, ваше высокопреосвященство, воспользуетесь своим влиянием при папском дворе и испросите у святейшего папы Урбана VIII освобождения из темницы предшественника Декарта Томмазо Кампанеллы, проведшего там почти тридцать лет.
– Вы с ума сошли, Сирано де Бержерак! Чтобы кардинал Ришелье, посвятивший себя борьбе с бунтарями, стал вызволять из тюрьмы осужденного на пожизненное заключение монаха, написавшего там трактат «Город Солнца»?
– И еще десяток трактатов по философии, медицине, политике, астрономии, а также канцоны, мадригалы и сонеты!
– Одумайтесь, Сирано! О чем вы просите?
– Я вовсе не прошу, ваша светлость. Я называю вашу ставку против своей, если вам угодно будет на нее согласиться.