– Понял все, – поклонился Лопес, помахав перед собой шляпой с пером, и вышел.
Конный отряд испанцев под командованием капитана Лопеса в составе десяти человек промчался по улицам Рима, разгоняя испуганных прохожих и переходящих местами улицу гусей, которые, как известно, когда-то спасли Рим.
Сейчас они сами, подобно осаждавшим тогда Рим варварам, обращались в бегство, раскрывая крылья и громко гогоча.
У дома французского посланника отряд остановился и спешился.
Лопес размещал солдат группами. Увидев заросли кустарника напротив дома, он приказал там засесть двоим солдатам с мушкетами и взять на прицел дверь и окна, если преступник попытается спастись бегством.
Сам Лопес в шляпе со свисающими полями, которые защищали его от тропического солнца в Америке, с цветастым пером птицы кетсаль из сельвы, резко отличающим его от всех остальных испанских воинов, решительно взошел на крыльцо и постучал в дверь ногой, встав к ней спиной.
Он не успел среагировать на мгновенно открытые створки и не увернулся от весьма чувствительного пинка, который он получил ниже спины.
Капитан невольно пробежал, теряя равновесие, несколько шагов, пересчитав ступеньки крыльца, и растянулся в пыли под громкий хохот не только вышедшего на крыльцо человека, но и своих же собственных солдат.
Вне себя от ярости, капитан вскочил на ноги, обнажил шпагу и бросился к обидчику, который тоже с обнаженной шпагой стоял в проеме открытой двери.
– Прочь с дороги! – заорал Лопес. – Именем испанского короля я требую выдачи преступного монаха Кампанеллы.
– Эта территория, сеньор испанец, по международным законам, принадлежит не испанскому, а французскому королю, именем которого я предлагаю вам убраться отсюда к дьяволу.
– Мне плевать на твои международные законы. По велению моего короля я и мои солдаты войдем в дом, кому бы он ни принадлежал, и выволочем оттуда заговорщика.
– Вам придется убедиться в своей неспособности пройти мимо меня, сеньор! – на приличном испанском языке продолжил незнакомец.
– Кто ты такой, – заорал Лопес, – чтобы вставать у меня на дороге?
– Тот самый камень, о который вы споткнетесь, сеньор.
Сзади защитника дома показался французский посланник.
– Сеньоры! – воскликнул он тоже по-испански, ибо, как дипломат, знал несколько языков. – Умоляю вас не прибегать к силе оружия. Все мы одинаково чтим власть святейшего папы Урбана VIII, и я честью дворянина заверяю вас, что в моем доме нет никого, появившегося там помимо воли святейшего папы.
– А я тебе покажу, где ожидают тебя и твой папа, и твоя мама, которые наверняка уже сдохли! – закричал Лопес, одновременно давая сигнал солдатам штурмовать дверь.
Сам он ринулся на защитника дома вперед всех и первый получил отпор, еще не понимая, что произошло. Он стоял перед молодым французом без шпаги в руке, которой он только что собирался проткнуть наглеца.
Лопес непроизвольно отскочил в сторону, давая солдатам дорогу к противнику.
Но противник сам перешел в атаку и уже не применял того излюбленного приема, с которого когда-то начал в Париже весьма блистательную карьеру известного дуэлянта.
Первого же солдата молниеносным, неуловимым движением он сразил ударом в грудь, и тот со стоном повалился к его ногам.
Второй солдат был также поражен ударом шпаги, получив тяжелое ранение.
Третий упал рядом.
Лопес меж тем подобрал свою шпагу, не решаясь ринуться в бой. Мексиканский сподвижник Лопеса капрал Педро Карраско, державший лошадей, был последним, если не считать двух засевших в засаде солдат, и также не решился, несмотря на свою былую карьеру тореадора, сразиться со страшным противником.
Капитан Лопес оглянулся на кусты и дал сигнал.
Раздались почти одновременно два выстрела, дымки ружей слились в один, а стоящий на крыльце Сирано де Бержерак с пронзенной навылет грудью замертво повалился назад на французского посланника, который вежливо посторонился, дав ему упасть навзничь.
– Вперед! За монахом! – крикнул Лопес и ринулся в дом, оттолкнув изящного французского посланника.
Капрал Карраско ворвался в дверь следом за капитаном.
По улице вскачь неслись запряженные цугом кони, карета, громыхая огромными колесами, подпрыгивала на неровных камнях.
Трудно было поверить, что столь старый кардинал может распахнуть дверцу и на ходу выскочить из кареты и, держа крест в поднятой руке, взбежать на крыльцо.
– Господом богом заклинаю от имени святейшего папы Урбана VIII прекратить насилие!
Как ни был Лопес воспитан в духе силы, жестокости и произвола, но вид старца с поднятым крестом, в развевающейся мантии с алой подкладкой остановил его.
Он крикнул, чтобы капрал вернулся.
– Монсиньор! Мы только защищались. Видите – шесть убитых. Мы лишь воздали должное убийце, – говорил Лопес, кланяясь кардиналу, как он привык делать в церкви перед мексиканским епископом.
Смущенный капрал вышел из дома и, прежде чем вложить шпагу в ножны, вытер ее о край камзола.
Капитан переглянулся с ним.
Сидевшие в засаде солдаты с мушкетами вышли, не успев перезарядить ружья. Они стали за ноги стаскивать к коням убитых, хотя двое подавали признаки жизни, и перебрасывали их через седла лошадей, на которых недавно прискакали сюда.
Капрал Карраско подвел капитану его коня.
– Дело сделано, – сказал Лопес, – скачем к генералу Гарсиа.
– Вашему генералу придется явиться на аудиенцию к святейшему папе Урбану VIII, которую он назначает ему завтра в восемь часов утра, сеньор капитан! – тоном приказа произнес кардинал.
Лопес поклонился, хотя с большим удовольствием пронзил бы и этого дряхлого жреца своей доброй шпагой, но кто знает, как это может обернуться. Здесь все-таки не славная Америка, где знаешь, как надо себя вести.
Солдаты повезли павших на поле боя, а капитан Лопес помчался к тюрьме, напротив которой квартировал генерал Педро Гарсиа, не предвидя с его стороны особых похвал, хотя собирался доложить ему, что «дело сделано», с монахом покончено. По крайней мере, он так понял своего побывавшего в доме капрала Карраско, с кем вместе они захватили когда-то сына вождя племени майя Августина-Кетсаля.
Когда Лопес докладывал генералу о сражении, то единственный защитник дома у него превратился в засевший там отряд отборных французских солдат, которых удалось одолеть благодаря его военной хитрости, связанной с засадой и применением мушкетов, взять которые мудро приказал генерал.
– Все-таки пуля, мой генерал, сильнее шпаги, – закончил он свой доклад, в котором упомянул, что все защитники дома, а также заговорщик-монах, бежавший из тюрьмы, уничтожены.
Появление кардинала он изобразил как Злой Рок, помешавший ему из боязни за его превосходительство генерала Педро Гарсиа должным образом отметить победу.
На следующее утро в восемь часов страдающему одышкой генералу Гарсиа пришлось подняться по лестнице ватиканского дворца и, сдерживая тяжелое дыхание, выслушать стоя наставительные упреки святейшего папы Урбана VIII, на аудиенцию которого он в других условиях и не смел рассчитывать.
Вернувшись от папы, генерал Гарсиа слег, он был почти уверен, что ватиканский гонец уже скачет в Испанию с посланием папы к королю.
И был прав. Гонец в двухцветной форме скакал, меняя лошадей, чтобы не морским, а сухопутным путем, через Апеннины, добраться до Испании.
Пока скакал гонец в одном направлении и другой гонец с ответом испанского короля и приказом по испанскому гарнизону в Вечном городе еще не выехал на каравелле, в Риме, по его улицам, двигалась печальная процессия.
Ее возглавлял сам кардинал Спадавелли, правда, почему-то не в полном облачении, подобающем в таком случае, и не пешком, а в карете, за которой двигались профессиональные плакальщицы, оглашая улицы вечного города отработанными рыданиями, затем граубинденцы во главе с лейтенантом Вильгельмом Бернардом несли два гроба. Процессию замыкали ехавшие в карете французский посланник Ноаль в самой парадной форме с черной повязкой на рукаве камзола, отороченной черными кружевами, и его друг писатель Ноде, роль которого в двигающейся по улицам Рима процессии была отнюдь не последней.