Египет,
И всё дотла Счастливый Принц раздаст.
* * *
У зимних яблонь — твердый наст.
Так неожиданно и редко
Дождем серебряным обдаст
Пошелохнувшаяся ветка.
Туда, туда, где снег высок,
И помнят папоротник стекла,
И льда отточенный кусок
Под крышею, как меч Дамокла!
* * *
Отталкивался дым от папирос
И обволакивал изгибы кресел,
И, медленно приподымаясь, рос
И облаками комнату завесил.
Редели стены, ширился провал,
И море выросло посередине.
И голос женщины повествовал
О нелюдимом Александре Грине.
О гаванях, где каждый парус пьян,
Где родина несбывшаяся наша,
Где в бурной тьме безумствовал Аян
И Гнор ступил на побережье Аша.
Туда, к архипелагу непосед!
В страну задумчивых и окрыленных!
Привет переплывающим Кассет
На кораблях, по горло нагруженных!
Идти, отстаивать за пядью пядь,
Бродяжничать и промышлять разбоем,
Наскучит — ветром паруса распять
И выйти в море с лоцманом Битт-Боем!
Когда ж на бриг обрушится норд-вест —
Бороться врукопашную с волнами,
И побеждать! И видеть Южный Крест,
Рукою Бога поднятый над нами!..
МОЯ ПЕПЕЛЬНИЦА
Отчего, не знаю, взоры
Неожиданно привлек
Этот звякающий шпорой,
Этот бронзовый сапог!
О бретерах и о мотах
Рассказали, как слова,
Кружева на отворотах,
Щегольские кружева.
А за окнами всё то же:
Тот же тополь, тот же дом,
Тот же сгорбленный прохожий,
Тот же двор, покрытый льдом…
С глаз долой! Спустите шторы!
Мы устроим век иной!
Здесь сегодня мушкетеры
Побеседуют со мной!
Попрошу, чтоб рассказали
Всё, что знали на земле:
О боях, о кардинале,
О надменном короле,
О дорогах и тавернах
И аббатствах вековых,
О любовницах неверных
И дуэлях роковых!..
У бочонка сядут гости,
Будет смех и стук костей,
И монет тяжелых горсти
Лягут в складки скатертей,
Все растает на рассвете,
Как бургундского пары.
И останусь я, да эти
Стены, книги и ковры…
За опущенною шторой
Я до утра лампу жёг,
Оттого, что звякнул шпорой
Мушкетерский сапожок!
* * *
Там сук над водой перегнут,
И берег отчетливо выписан…
Мне кажется, я — Пер Гюнт,
Которого выдумал Ибсен!
Выдумал и обрёк
Скитаться в скалах и насыпях.
Встала заря поперёк
Елей, распахнутых наспех.
Что это? Рондский бор?
Хижина? Кто ее выстроил?
Память — как возглас в упор,
Как водопад, как выстрел!
И сразу — от белых камней
До кустика — всё опознано!
О, Сольвейг! Выйди ко мне,
Если еще не поздно!
* * *
Там тень извозчика на козлах
В сугроб упала голубой
И вереницу звезд промозглых
Туман волочит за собой.
Там стонет каменное ложе
Воспетой Пушкиным реки,
И тот же мост, и небо то же
Висят, столетьям вопреки!
Там, к ночи подступя вплотную,
Былая жизнь глядит в упор:
Раскольников через Сенную
Проносит под полой топор!
Там, на Столярном, в доме Штосса,
В руках у мёртвого — онёр,
И на партнёра смотрит косо
Проигрывающий партнёр…
Там, вдоль по Невскому со свистом
Мчать лихачам не надоест,
И делом заняты нечистым
Те двое, что вошли в подъезд!
Там эхо тысячами мокрых
И гулких набережных плит
Ночного будочника окрик
До самого рассвета длит.
ТЕРЦИНЫ – АКРОСТИХ
Аборигены моря и таверны!
Ликующие гавани, огни!
Еще буссоли и квадранты верны.
Крепчай, зюйд-вест, и Южный Крест нагни
С расшатанных небес к согбенным реям!
Акулам лишь и демонам сродни
На одичалом корабле мы реем.
До парусов швыряет пену шквал,
Растет волна зеленокрылым змеем!
Гарпуном в грудь иль ромом наповал
Разит судьба, но несравнима доля —
Изведав бури, обрести привал
На развеселых доках Сан-Риоля!
* * *
Брызги охры и кармина — осень!
Угли милого камина — осень!
За оградой парк — цыганский табор,
И поет, поет рябина — осень…
Отчего ж из моего стакана
Не допита половина – осень?
* * *
По-зимнему бор оскален.
Дом из бревен. Над ним звезда.
Окно инкрустировал Галлен
Кусками цветного льда.
И бревна, и клочья пакли,
И серые сучья двери —
Солью озерной пропахли
Снаружи и изнутри.
Но кажется очень чинным
Этот суровый уют:
Даже гнездо над камином
Деревянные птицы вьют!
* * *
Чернильница! Досталось и тебе
Волнений от сегодняшнего полдня!
Он простучал капелью по трубе,
Тебя до края звонами наполня!
Он целый час надоедал окну
Потрескиваньем падающих льдинок!
Опять перо в чернила окуну
И вызову весну на поединок!
И буду спотыкаться о софу
И нарушать расположенье стульев,
Чтоб взять измором первую строфу,
Ее в пустом углу подкараулив!
И снова буду, ночи вопреки,
Бродить по изнуренным коридорам!
Как образумить вас, черновики?
Какой избрать? Смириться на котором?
Уже рассвет! Уймись. Не бормочи.
Прислушайся: там шевелится город,
И с Нестеровской шалые грачи
Тебе кричат, советуют и вторят!
* * *
Как руки — властители клавиш,
Как ветер моря подчинил —
Так ты этой ночью возглавишь
Веселую бурю чернил!
Ты странствовать не перестанешь,
Куда бы рассвет ни завез…
О сколько для Музы пристанищ
У гор, океанов и звезд!
* * *
Всё помню об этих ивах.
У каждой — врожденный вывих.
О как обнимала ты их!
Там берег песчанен и плосок,
Там мост переброшен из досок,
Там песни повис отголосок.
И тянутся версты и версты
Озер и кустарников черствых.
И все это — ивовый остров.
Там ялик у берега хлюпал,
И месяц, веселый и щуплый,
Обшаривал узкие дупла.
А если сегодня он выплыл,
То он не веселый, а гиблый:
Там пушки беседуют хрипло!
От каждого дерева — гулы!
И с каждого дерева — дуло!
От каждого — смертью подуло!..
* * *
Муза мстит. Всю дневную склоку,
Мышью скупость, кривые кивки —
Помнит всё, и поставит в строку,
И не вымолишь ни строки.
Не заметишь птицу ночную,
Севшую на ветлу,
И уже не встанут вплотную
Облака к твоему столу.
Поперек завалено щебнем,
Стенами заслонено…
А давно ли окном волшебным
Было твое окно,
Открытое по утрам
Всем четырем ветрам?
* * *
Одеялом завешены стекла,
Тишина стоит у плеча.
Скудный луч на томик Софокла
Клонит нищенская свеча.
Всё пугают огнем да газом —
Нос не высуни из норы!
Лучше б бомбы и газы разом,
Да и к прадедам в тартарары!
Милый ад: ни пушек, ни ружей…
Старый ад с хромым сатаной!
Чем он хуже кровавой лужи,
Именуемой — шар земной!
* * *
О, нет ни гнева, ни обиды —
Россия — тень, и сердце — тень,
И все суставы перебиты
У городов и деревень…
Течет исплаканное небо
К чужой стране, к чужим дверям…
То Кремль — гигантская амеба —
Вытягивается к морям!
Рвись, проволока на заставах,
И пограничный столб — вались!
В лесах литовских, в польских травах
Теки, воинственная слизь!
Быть может, выйдя за пределы,
Заполня мир, ты сгинешь в нем,
Ты станешь грязью поределой —
И высохнешь — и мы вздохнем…