ятнами из глуби:
То пропадут, то вымелькнут ещё.
А вот отец в заиндевелой шубе
С огромной елкою через плечо.
Но незачем насиловать нам память,
И разбивать о достоверность лоб.
И время нам дано переупрямить,
Вообразив, как течь оно могло б.
Оно текло вразвалку, по-цыгански,
Не ведая, где приклонить главу.
Однажды месяц тихоокеанский
Со мной ушел на дальнюю Неву.
* * *
Мне девять лет. Я только что с перрона.
Я в первый раз на даче под Москвой.
Взлетевшая на каланчу ворона
Мне кажется огромною совой.
И месяц левитановский над стогом
Так робок, что не движется почти.
Он сам не знает, по каким дорогам
Ему придется в эту ночь идти.
— Ты видишь тракт? По нём когда-то с юга
Татары приходили на Москву. —
Я слушаю и жмурюсь от испуга,
К отцовскому прижавшись рукаву.
Я помню ночь. Так каждый мальчик помнит
Свой первый сон под новым потолком.
Всю эту крышу с полутьмою комнат
Сад облегал густым воротником.
Там света не было. И в щели дуло.
Всю ночь поскрипывал дверной запор.
Отец, ложась, к высокой спинке стула
На всякий случай прислонил топор.
Я всё не спал. Всё слышал крик татарский.
Там шла орда, повозки волоча.
А месяц плащ брильянтовый по-царски
Дарил земле со своего плеча.
* * *
Как пристань отдалена!
Куда нас ветер забросил?
Расплавленная луна
По капле стекает с вёсел.
То — через волны — вперёд,
То — между волн — в коридоре:
Это вразвалку идёт
Широкоплечее море.
Ветер! Волною завесь
Лодку! Вали ее на бок!
Кира, ты слышишь, я весь
Снова у губ твоих слабых?
Татарка моя! У тебя
Вишня запуталась в чёлке.
Мы уплываем, гребя,
Веслами раздробя
Эту луну на осколки.
* * *
Так же звезды барахтались в озере,
Был и месяц — такой же точь-в-точь.
Разметала последние козыри
Перед нами любовная ночь.
Если б знать, что дано нам выгореть,
Что любовь уплывет на плоту,
Что у дома простая изгородь
Проведет между нами черту,
Что дорога разлук неминуема,
Что она уже рядом легла.
Я убил бы тебя поцелуями,
Я бы сжег наше детство дотла.
* * *
Я уже по-иному слышу,
По-иному глаза сильны.
Эта ночь раскроила крышу
Оловянным кастетом луны.
…А, быть может, ты рядом, Лида?
Из окна мне записку брось.
Мы, как линии у Эвклида,
Параллельные, вечно врозь…
Беспорядок мыслей бессонных,
Нет с ночами лунными сладу.
…Всё гуляет береза в кальсонах,
Как сумасшедший по саду.
* * *
Ты разгребаешь пальцами тоску
И, наконец, разламываешь губы,
И сваливаешь грузную строку,
Как сваливают сосны лесорубы.
Не тронь ее: еще ей небо снится.
И топором не обрубай мечты!
Уже плывут куда-то по странице
Твоих стихов веселые плоты!
Пусть критики цепляются за сучья
И где-то пишут умные слова!
Есть у поэтов глупые созвучья,
Которым всё на свете — трын-трава!
Пусть ополчатся на твои стихи!
Их ремесло — пилить пилой тупою
За то, что не нанялся в пастухи,
Которые их гонят к водопою.
* * *
Будет холод в забытой квартире.
Будут лаять дворовые псы.
Кто-то бросит последние гири
На мои золотые весы.
И о землю ударится чашка,
Утомленная чашка весов.
И меня молчаливо и тяжко
Перекроет могильный засов.
И подымется чашка вторая,
Всю земную прорвав шелуху.
Я не знаю, дойдет ли до рая,
Только знаю, что будет вверху.
* * *
Мы плыли вдоль улиц
(Мой дом, мой ковчег),
А к ночи наткнулись
На звезды и снег.
Мы здесь заночуем,
Здесь окна горды
Ночным поцелуем
Полярной звезды.
И куст, что от дома
За день отнесло,
До боли знакомо
Задел о стекло.
Дорога дневная
Шумна и пуста,
И всё, что я знаю, —
Доплыть до куста.
Всё, всё, что я знаю
О дне прожитом, —
Всё — только дневная
Разлука с кустом.
* * *
Ночь руками вцепилась в снег.
Ночь готовится к трудным родам.
……………………………
С новым сыном, двадцатый век!
Современники, с Новым Годом!
Где вчера было сорок семь,
Уже выбито сорок восемь.
Слышишь, Господи, — миром всем
За младенца Тебя мы просим.
Видишь, Боже, — пустился вплавь
Новорожденный Твой Титаник…
Капитана к нему приставь,
А не пять бестолковых нянек.
Прогони их с Твоей земли,
Тех, кто правит планетой, спятив.
Чтоб младенца не извели,
Как замучили старших братьев…
Дай святого в учителя.
О твоем милосердном чуде
Слышишь, — молится вся земля,
И деревья, и снег, и люди.
Не о счастье, — отвыкли совсем…
Мы Тебя о покое просим.
……………………..
Где вчера было сорок семь,
Уже высится сорок восемь.
* * *
Спичка — девочке с косичками,
Спичка — женщине шальной.
Сердце — коробок со спичками –
Разошелся по одной.
Израсходовался дочиста,
Разлетелся задарма.
Так что, если очень хочется,
Разжигай меня сама.
* * *
Что стоишь ты в стороне?
Что ты смотришь в сторону?
Обо всем поведай мне,
Всё разделим поровну…
Знать, последняя весна
И тебя состарила…
Вот уже и седина
По вискам ударила.
Как тебя я уводил,
От людей выкрадывал —
Ветерок не находил,
Месяц не подглядывал!..
Что стоишь ты в стороне?
Что ты смотришь в сторону?
Обо всем поведай мне,
Всё разделим поровну…
* * *
Когда-нибудь и я столкнусь вплотную
Или завижу мельком в стороне,
Но не открою, а, как все, миную
Таинственную дверь в стене.
Так гомон переулков надоедлив
И так обычен этих зданий ряд,
Что мы проходим, шага не замедлив,
И стены с нами не заговорят.
Потом тоскуй, и сожалей, и сетуй —
Ты только время потеряешь зря:
Ни двери этой, ни щеколды этой
Ты не отыщешь в травах пустыря.
Ты никогда не возместишь потери
И до конца останешься смятен,
И будешь всё выспрашивать о двери
У равнодушных, безответных стен.
* * *
Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И опять богатырь, как и встарь,
На высоком стоит перекрёстке.
Кто-то строит и рушит жильё.
Чьи-то танки ползут по посевам.
Что ни год — тяжелеет копьё,
Наливается горем и гневом.
Только вот супротивника нет,
И померяться силами не с кем
В этом мире смертельных ракет,
Что горят металлическим блеском.
Пусть Тугарин явился б, как встарь,
Показать свой разбойничий норов…
Хоть и погань, а все-таки тварь,
А не смрадная кухня моторов!
Не топтать же конем саранчу:
Всю не вытоптать, сколько ни рыскай.
В мире зла нет и зла по плечу,
Чтобы ринуться в бой богатырский!
Не тупить же честного меча
О скелетики выродков хилых!
О, не кровь в этих жилах — моча
В этих гнилью пропитанных жилах!
Переулок. Ограда. Фонарь.
Мотоциклы. Трамваи. Киоски.
И стоит богатырь, как и встарь,
На высоком своем перекрестке.
* * *
Когда земля, вся в судорогах, ухнет
Последней ночью в свой последний век,
Когда звезда последняя потухнет —
Останется последний человек.
Он будет полудухом-полупрахом
Бежать сквозь одиночество и страх…
Таким же одиночеством и страхом
Я сжат сегодня в четырех стенах.
* * *
Нас раскидало по волнам,
По разным пристаням рассея…
И долго будет небо нам
Железным небом Одиссея.
И океан под нами смят,
И гибнуть нам, как древним грекам…
Как боги хаоса шумят
Над концентрационным веком!
Мы вновь у них перед судом,
Мы — к ним попавшие в немилость,
С тех пор, как в наш высокий дом
Их злая молния вломилась.
* * *
Навалило сугроб на полметра.
Ветер валит людей на дворе.
Только этого чертова ветра
Не хватало нам в этой дыре!
Вышел. Лужа у дома под струпом.
Оглянулся — и ветер мне мил:
Своротил он и радиорупор,
И газетный киоск проломил!
Ветер, рви на заборе афишу!
Заметай всё кругом на версту!
Никакой ерунды не услышу,
Никакой чепухи не прочту…
* * *
Точно родник,
Весь небосклон
Дивно глубок.
Осень, тебя пьём.
Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.
Страстию лик
Твой опалён.
Этот клубок
Рвём — не разорвём.
Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.
В смерть напрямик
С самых пелён
Гонит нас Бог.
Все скоро уснём.
Видишь — возник
Гибельный клён,
Раненный в бок
Солнечным копьём.
* * *
Сразу же за гаражем
И далее к мастерским —
Закат расстилался пляжем,
А небо — заливом морским.
Там осень гуляла Крезом,
А у нее за плечом —
Мешок со ржавым железом
И ломаным кирпичом.
Поэты за эту рухлядь
Кровью платили парной,
Пока в садах не потухли
Березы все до одной.
Поэты, кланяясь клёнам,
Стояли по всем углам,
Кланялись, как обновлённым
Кланяются куполам…
Но изорвалась в дырки
Вся эта мишура,
И осень, как рыжий в цирке,
Шлепнулась у ковра.
Только вверху, напоследок,
Целуя тебя, высота,
Бьются меж голых веток
Последние два листа.
Но с трапеции-ветки
Рухнут в небытиё
Работающие без сетки
Сердца — твое и моё!