Они умнее стали — годы, годы…
Они грустнее, с каждым днем грустней:
О, сладкий воздух горестной свободы,
О, мир, где с каждым часом холодней.
Я рад, так рад нежданной нашей встрече,
Худую руку вновь поцеловать…
Но, друг нечаянный, я беден стал — мне нечем
Тебя порадовать. И не о чем сказать.
…О том, что дни мои — глухонемые?
О том, что ночью я — порой — в аду?
О том, что ночью снится мне Россия,
К которой днем дороги не найду?
Что дома ждет меня теперь усталость
(А лестница длиннее каждый день)
И что теперь любовь моя и жалость —
Похожи на презрение и лень?
О чем сказать тебе?.. Осенний город стынет.
О чем просить тебя?.. Торопится трамвай.
Мир холодеющий синее и пустынней…
О чем просить тебя? Прости, не забывай.
О чем спросить? Нет — ни на что — ответа.
Мой друг, что дать тебе — в убожестве моем…
Мой друг единственный, о, как печально это:
Нам даже не о чем и помолчать вдвоем.
64. «В скучном рассеянном мреяньи…»
В скучном рассеянном мреяньи,
Свистом осенним гоним,
Теряю без сожаления
Сухие отцветшие дни.
Лишь помню, как в старенькой шали ты
Гуляла со мной до зари…
На глади столичной асфальтовой
Твердо стоят фонари.
Хорошо фонарям — они знают:
Что — куда — зачем…
Каждый вечер их зажигает
Фонарщик с огнем на плече.
А мой нерадивый Фонарщик,
Зачем Он меня возжег.
Поставил распахнутым настежь
На ветру четырех дорог.
Поставил меня в тумане,
Где смутен мне собственный след.
Обрек — из недр молчанья
Извлекать только блуд и бред.
………………………………………………
По пустынному шляемся городу
Я и брат мой, беспутный ветр.
Над домами, над трубами гордыми
Розовеет парижский рассвет.
Вот стоим перед вечной вечностью:
Этот страшный мир — и я.
Не спастись ни борьбой, ни беспечностью
От белесого небытия.
65. «Словно в щели большого холста…»
Словно в щели большого холста,
Пробивается в небе дырявом
Ослепительная высота,
Леденящая музыка славы.
Это — ночь, первобытная ночь,
Та, что сеет любовь и разлуку,
Это — час, когда нечем помочь
Протянувшему слабую руку.
Останавливаются часы
Над застигнутыми тишиною,
Ложны меры и ложны весы
В час, когда наступает ночное.
Это — ночь: город каменных масс,
Глыб железо-бетонно-кирпичных,
Стал прозрачней, нежней в этот час
От сомнительной правды скрипичной.
Останавливаются сердца
Безупречные, как логарифмы…
В этот час поднимают купца
Над счетами полночные рифмы.
Все, что строилось каторжным днем,
Ночью рушится — в мусор и клочья.
Гибнет, гибнет дневной Ерихон
От космической музыки ночи.
Ночью гуще тоска и вино
(Сердце бьется сильнее во мраке),
Ночью белое часто — черно,
Смерть нам делает тайные знаки.
Ночью даже счастливого жаль.
Люди ночью слабее и ближе…
Расцветает большая печаль
На ночном черноземе Парижа.
66. «И вновь блуждают в окнах огоньки…»
И вновь блуждают в окнах огоньки,
Грохочут ставни,
И у каминов греют старики
Печаль о давнем.
Вот музыкой хрустальной, но земной,
В тиши прогорклой,
Струится дождь, хлеща фонарный строй
По желтым стеклам.
И фонари бегут, несутся прочь
От мглы упорной.
Обрушилась арктическая ночь
Лавиной черной.
Обрушилась, стремит неслышный бег,
В дома стучится,
И падает под нею человек,
И зверь, и птица.