Такимъ образомъ я постоянно колебался между средневѣковыми картинами и античными статуями. Статуи, впрочемъ, одолѣвали чаще, ибо женственной красотѣ картинъ онѣ противопоставляли свою крѣпкую мужественную силу и почти противъ моей воли увлекали меня въ свой мраморный кругъ.
И многіе дни я странствовалъ отъ Ватикана къ Капитолію, разсматривая фигуры и лица этихъ удивительныхъ античныхъ людей, которые такъ рано и такъ ярко вдохновились первымъ воспріятіемъ красоты.
Здѣсь была цѣлая толпа портретовъ, патриціи, матроны, императоры, и я скоро свелъ съ ними близкое знакомство и потомъ узнавалъ ихъ всѣхъ съ перваго взгляда, какъ старыхъ пріятелей, Августа съ его тонкимъ саркастическимъ профилемъ, Каракаллу съ хищнымъ и злымъ, испуганнымъ и мстительнымъ лицомъ, смирнаго и, должно быть, недалекаго Гету, Адріана съ его низкимъ черепомъ, при видѣ котораго мнѣ всегда вспоминается его страсть къ юному Антиною, Тита съ широкимъ лбомъ и тяжелыми челюстями и благороднаго Марка Аврелія съ его мужественнымъ и задумчивымъ взглядомъ, и Люція Вера съ его правильной красотой, Демосѳена съ упрямо выпяченной верхней губой, Сократа съ спокойными глазами и широкимъ утинымъ носомъ. Предо мной прошла вереница фигуръ и группъ, неслыханно дерзкихъ въ своей потрясающей реальности, божественно-совершенныхъ въ своей пластической красотѣ. Умирающій гладіаторъ глядѣлъ мнѣ въ лицо своими блѣдными глазами. Рабскій ошейникъ обвивалъ его шею, и пальцы его судорожно сжимались, какъ будто все еще отыскивая безсильно выпавшій мечъ. Рядомъ толстый мальчуганъ старался удержать гуся, неистово вырывавшагося изъ его короткихъ объятій. Красивый подростокъ, граціозно изогнувшись, вынималъ занозу изъ своей босой подошвы. Приземистый фавнъ съ тупымъ носомъ и особеннымъ «голымъ» лицомъ училъ играть на свирѣли молодого фригійскаго пастуха. И тяжелый Нилъ съ курчавой бородой лѣниво лежалъ на своемъ гладкомъ ложѣ, опираясь на рогъ изобилія, и малютки-мѣсяцы, игравшіе вокругъ него, походили на мраморныя копіи дѣтскихъ ангеловъ Рафаэля. Я привыкъ также узнавать въ лицо боговъ, которые въ этихъ заколдованныхъ предѣлахъ казались реальнѣе людей, Юпитера съ профилемъ аристократическаго жуира, тяжеловѣсную Юнону, хвастливаго и проворнаго Марса и лукавую Венеру съ роскошнымъ тѣломъ и безстыдно смѣющимся взглядомъ, козлоногаго Пана съ наивной и похотливой усмѣшкой на толстыхъ губахъ и весь легіонъ нимфъ, сатировъ и фавновъ, болѣе многочисленный, чѣмъ вся человѣческая толпа. И надъ всѣми богами и людьми возвышался божественный Аполлонъ, столь лучезарный и совершенный, что какъ-то не вѣрилось, что человѣческія руки создали это мраморное чудо, и казалось, что это самъ идеалъ, воочію сошедшій на землю и воплотившійся въ бездушной глыбѣ холоднаго мрамора и оживившій ее своимъ теплымъ и творческимъ дыханіемъ.
Чешскій учитель греко-латинской грамоты, нѣкогда отравлявшій наши юные дни аористами и частицей an, закрылъ цѣлому поколѣнію доступъ въ самую яркую и интересную эпоху исторіи и своими тяжелыми единицами вколотилъ въ насъ убѣжденіе, что въ огромномъ античномъ мірѣ нѣтъ ничего, кромѣ школьной номенклатуры: panis, piscis, crinis, finis. Впечатлѣніе отъ его науки было такъ сильно, что его не могли поколебать ни Момзенъ, ни Ренанъ, и мнѣ потребовалось заблудиться въ кипарисовыхъ рощахъ, насаженныхъ Мессалой и Адріаномъ, и столкнуться лицомъ къ лицу съ безчисленной мраморной ратью, для того, чтобы, наконецъ, убѣдиться воочію, что римскіе Юній Брутъ и Тиберій Семпроній Гракхъ не имѣлъ ничего общаго съ наукою Хомы Брута и Тиберія Горобця изъ Кіева.
Къ вечеру, утомленный мраморной толпою музеевъ, я уходилъ къ развалинамъ древнихъ храмовъ и бродилъ среди колоннъ, которыя еще стоятъ на римскихъ улицахъ и площадяхъ, какъ погубленный, на половину вырубленный лѣсъ. Отъ этого лѣса колоннъ остались только несимметричные пни. Варвары разбивали ихъ въ куски, жгли изъ нихъ известку, тѣмъ не менѣе Римъ еще полонъ ими. Всѣ церкви и дворцы скрываютъ сотни и тысячи этихъ высокихъ, прямыхъ и круглыхъ столбовъ изъ сѣраго мрамора, изъ краснаго порфира, изъ нѣжнаго, гладко отполированнаго, пятнисто-фіолетоваго камня. Онѣ были натасканы съ разныхъ сторонъ, изъ храмовъ, съ площадей, безъ соотвѣтствія величины и безъ симметріи въ размѣщеніи, и даже мраморныя кресла римскихъ бань, передѣланныя монахами въ престольныя сидѣнья, съ удивленіемъ глядятъ на эти разнокалиберные стволы.