Прежде всего онъ припомнилъ, съ какимъ дѣтскимъ нетерпѣніемъ онъ еще такъ недавно стремился увидѣть большой городъ, бывшій колыбелью его юности, и съ какимъ пытливымъ любопытствомъ осматривалъ вновь эти широкія каменныя стѣны, какъ будто надѣялся найти великую и таинственную перемѣну послѣ двадцати лѣтъ горькаго опыта, голода и труда. Все было на своихъ мѣстахъ. Странникъ узналъ площади, улицы и даже дома, гдѣ протекала его ранняя молодость и рѣшалась нѣкогда его судьба. Онъ проходилъ мимо нихъ съ такимъ чувствомъ, какъ воскресшій мертвецъ, снова попавшій въ среду живущихъ, который видитъ, что и безъ него все осталось по-старому.
На мостовой была прежняя грязь. Сѣрое небо плакало надъ кровлями домовъ мелкими и холодными слезами, которыя замерзали, падая внизъ, и обращались въ изморозь. Тощія лошаденки стучали копытами по деревяннымъ плиткамъ торцовой мостовой, извозчики хлестали лошадей, городовые шпыняли извозчиковъ. Грязь была вездѣ, на подъѣздахъ домовъ, на чахлыхъ деревьяхъ, вѣчно лишенныхъ зелени, на стеклахъ фонарей, даже на вывѣскахъ магазиновъ. Резиновыя шины каретъ забрызгивали грязью прохожихъ. Даже на лицахъ продажныхъ женщинъ, бродившихъ по тротуарамъ, были грязныя пятна. Мелкое море омывало городъ; берега его и самое дно были вылѣплены изъ вязкой бурой глины, и красавица рѣка, притекавшая съ восточныхъ озеръ, напрасно старалась размыть ее своею холодной и чистой волной.
Городъ этотъ огражденъ отъ свѣта высокой стѣной, сложенной изъ бураго гранита. Говорятъ, когда-то въ этой стѣнѣ были окна, по крайней мѣрѣ одно окно, но теперь оно замуровано, и отъ него не осталось слѣда.
Отъ стѣны падаетъ тѣнь и идетъ холодъ. Юноши, которые вырастаютъ подъ ея защитой, похожи на цвѣты, никогда не видѣвшіе солнца. На ихъ щекахъ нѣтъ румянца, въ ихъ взорахъ нѣтъ веселья, въ ихъ сердцѣ нѣтъ бодрости. И каждую ночь ихъ давитъ кошмаръ, и имъ снится, что стѣна склоняется внизъ, смыкается сводомъ и ложится имъ на грудь.
Были люди, которые сходили съ ума передъ этой стѣной и кричали, осыпая ее проклятьями до полной потери голоса и разсудка, но она равнодушно стояла и ждала, пока послѣдняя вспышка живого гнѣва замретъ въ ихъ истощенной груди. Были другіе, которые бросались на нее съ размаха, царапали ногтями и бились головою объ холодный камень, но камень былъ тверже и ни разу не дрогнулъ отъ натиска. Только мѣстами на немъ остались полинялыя бурыя пятна, и однажды, проходя мимо, Странникъ узналъ мѣсто, гдѣ и онъ въ свое время получилъ аварію, и невольно схватился рукою за голову, ощупывая старый шрамъ. Въ другомъ мѣстѣ онъ слышалъ глухіе стоны и видѣлъ безчувственныя тѣла, лежавшія у подножія стѣны. А стѣна стояла и хмурилась какъ ни въ чемъ не бывало.
Тѣнь отъ этой стѣны не рѣдѣетъ даже въ полдень, и въ ея чертѣ процвѣтаютъ только смутныя и трусливыя души. Странникъ узналъ ихъ, этихъ блѣдныхъ людей, бродившихъ, какъ сонныя мухи, по городскимъ улицамъ, съ чернымъ сюртукомъ на плечахъ и чернильными пятнами на пальцахъ; за двадцать лѣтъ они нисколько не измѣнились; ему казалось даже, что онъ узнаетъ ихъ лица. Вотъ толстый повытчикъ съ брюхомъ, прочно утвержденнымъ на монументальныхъ ногахъ, и съ головой, составляющей только придатокъ къ брюху. Вотъ молодой начинающій писецъ съ куньимъ лицомъ и подвижнымъ, безпокойно нюхающимъ носомъ. Странникъ былъ почти увѣренъ, что двадцать лѣтъ тому назадъ именно этотъ писецъ принесъ ему копію казенной бумаги для прочтенія и подписи, а между тѣмъ ему на видъ было не больше двадцати лѣтъ. Вотъ департаментскій виценачальникъ съ геморроидальнымъ лицомъ и лысиной на затылкѣ. Двадцать лѣтъ тому назадъ именно такой виценачальникъ объяснялъ Имяреку точное значеніе слова: «внутренній врагъ».
Казалось, время катилось надъ этимъ страннымъ городомъ и его жителями такъ же безслѣдно, какъ надъ какимъ-нибудь очарованнымъ замкомъ, наполненнымъ спящими дѣвами.
Городъ этотъ былъ сплошной департаментъ, и всѣ люди съ сюртуками на плечахъ были чиновники.
Одни изъ нихъ служили порядку и писали входящія и исходящія бумаги, другіе продали свое время мамону и записывали ежедневно число отрѣзанныхъ купоновъ или взысканныхъ штрафовъ, третьи воображали, что служатъ идеѣ, но ихъ кумиромъ была фраза, написанная на бумагѣ и не имѣвшая ничего общаго съ жизнью, и вѣра ихъ была, какъ будійская молитва, наклеенная на барабанѣ, который постоянно вертится при помощи вѣтра, летящаго мимо.
Три четверти обитателей города носили рубахи-косоворотки и шерстяныя фуфайки, но они питались крохами отъ департаментскаго стола, отдавая взамѣнъ свое время и трудъ.