У всѣхъ дверей стояли глашатаи и восхваляли самые вѣрные шансы своей игры. Они вертѣли надъ головой колбасы, окорока, живыхъ куръ, гусей, даже молодыхъ барановъ, которые являлись главнымъ предметомъ выигрыша. Куры, одурѣвшія отъ крика и постояннаго встряхиванія, глядѣли по сторонамъ тусклыми глазами и казались единственными спокойными гостями на этомъ крикливомъ народномъ праздникѣ. Публика брала балаганы приступомъ, разбирала билеты, стрѣляла изъ ружей въ цѣль, попадала мячемъ въ желѣзный кружокъ, изо всѣхъ силъ стараясь выиграть призъ. Въ разныхъ мѣстахъ солдаты и мальчишки уже таскали столовые часы, клѣтки для птицъ и тому подобные трофеи, или съ равнодушной жестокостью носили живую птицу, привѣшенную къ поясу за ноги или за шею. И я увидѣлъ воочію, что эта простонародная масса была родная сестра той великосвѣтской толпы, которая играла въ такую же рулетку среди раззолоченныхъ покоевъ Монако. У ней были тѣ же страсти, та же стихійная жадность и готовность поддаваться на элементарные соблазны, и она разбрасывала во всѣ стороны полными горстями свой трудъ и деньги, столь же беззаботная, какъ сама природа, которая швыряетъ свои богатства, не жалѣя и не считая, и для достиженія своихъ задачъ неизмѣнно выбираетъ самые безумные и расточительные пути.
На другой день рано утромъ я вышелъ изъ своего ночного пріюта. Неистовый Неаполь утомилъ меня, и я инстинктивно искалъ мѣста, гдѣ бы отдохнуть отъ его крикливыхъ впечатлѣній. Въ вагонѣ трамвая я добрался на вершину Позилипа, на тотъ высокій и чудесный мысъ, гдѣ нѣкогда давалъ свои пиры безпутный Ведій Полліонъ. Имя Позилипъ по-гречески означаетъ «оставь заботы». Послѣ Ведія Полліона римскій императоръ Августъ пріѣзжалъ сюда отдыхать отъ заботъ своего правленія и свѣтскаго актерства.
Избавившись благополучно отъ досужаго гида, выскочившаго мнѣ навстрѣчу изъ близлежащаго кафе, заплативъ дань двумъ нищимъ и тремъ цвѣточницамъ, я прошелъ въ разрѣзъ Бельведера и усѣлся на каменной стѣнѣ на самомъ краю глубокаго и крутого обрыва.
У ногъ моихъ разстилалась картина чудной красоты. Широкая полоса земли у подножія горы была какъ будто раздѣлена на шахматныя клѣтки, расцвѣченныя различными оттѣнками зелени, одинъ другого ярче и свѣжѣе. Дальше, вдоль песчанаго берега, были разбросаны избушки Королліо и поднимались приземистыя красныя трубы сѣрнистыхъ купаленъ Баньоли. Береговая линія замыкалась высокими синими утесами, за которыми скрывалась пристань города Пуццоли. Прямо подо мною двѣ барки ловили рыбу неводомъ и двѣ группы людей, тащившихъ по песку прибрежныя крылья невода, походили отсюда на мелкихъ черныхъ жуковъ, копошащихся у линіи прибоя. Дальше простиралось море, и оно казалось съ высоты спокойнымъ и гладкимъ, какъ шелкъ, и воды его вспыхивали и отливали на солнцѣ, какъ муаръ, то голубымъ, то зеленымъ блескомъ. Маленькій островъ Низида приткнулся у мыса, какъ камень, брошенный съ неба. Вдали темнѣла круглая стрѣлка Мизенскаго мыса, разорванныя скалы Просиды и чуть замѣтныя очертанія далекой Искіи. Гладкое морское лоно было такъ близко къ скалѣ, что мнѣ иногда казалось, будто я вижу внизу отраженіе мыса Позилипа и собственную тѣнь на краю старой стѣны.
Когда я старался уловить убѣгающія очертанія этой колеблющейся тѣни, внезапно изъ глубины морской выплыло новое отраженіе и мало-по-малу сгустилось и окрасилось жизнью. Я поднялъ глаза и посмотрѣлъ предъ собою. Оно сидѣло на крайнемъ выступѣ обрыва, какъ будто готовое спрыгнуть внизъ и утонуть въ томъ самомъ морѣ, откуда оно возникло. Но лицо его было обращено ко мнѣ и глядѣло мнѣ въ глаза жестокимъ, дерзкимъ, пытливымъ, насмѣшливымъ взглядомъ. Это было лицо и фигура женщины, чувственныя линіи рта, круглыя плечи, пышная и крѣпкая грудь, но чудовище имѣло львиныя лапы, какъ сфинксъ или химера, и крѣпко держалось ими за закраину скалы.
И при видѣ этого страннаго видѣнія я невольно затрепеталъ и спросилъ: «Кто ты?»
— Я толпа! — сказала Химера и засмѣялась короткимъ и безпечнымъ смѣхомъ.
Ея холодные сѣрые глаза продолжали заглядывать мнѣ въ душу своимъ вызывающимъ и загадочнымъ взглядомъ. Тогда собственный мой взглядъ смутился, и круги поплыли; предъ моими глазами въ ясномъ воздухѣ, и мнѣ показалось, что прекрасное лицо Химеры удваивается и утраивается. Избѣгая этого зрѣлища, я снова посмотрѣлъ внизъ. Вода у подножія скалы взволновалась внезапнымъ прибоемъ, но съ этой высоты волны казались, какъ рябь, и мнѣ снова почудилось, что смутное отраженіе фигуры, сидѣвшей на скалѣ, удваивается и утраивается и множится безъ числа.