Дѣйствительно, я собирался покинуть «Гиринъ», который еще пять недѣль долженъ былъ слоняться по охотскимъ портамъ.
Японецъ посмотрѣлъ на фотографическій снарядъ въ рукахъ моего спутника.
— Хакодате такой нельзя работать, штрафъ плати! — неожиданно сказалъ онъ дружескимъ, но предостерегающимъ тономъ.
— Отчего? — спросилъ я съ удивленіемъ.
— Нельзя, крѣпость! Штрафъ плати! — настаивалъ японецъ. — Наши строго смотрѣли!.. — Я — японски, — и онъ ткнулъ себя рукою въ грудь. — Тоже нельзя работать такъ!.. — и онъ опять указалъ пальцемъ на аппаратъ.
Я посмотрѣлъ своему собесѣднику въ маленькіе глазки, похожіе на кусочки чернаго стекла, но европейскому взгляду ничего нельзя было различить въ ихъ мелкой глубинѣ. Другой японецъ, не говорившій ни слова по-русски, автоматически улыбался. Тѣмъ не менѣе мнѣ пришло въ голову, что этотъ православный чиновникъ японской крѣпости, въ концѣ концовъ, могъ имѣть какое-нибудь порученіе къ строптивымъ японскимъ кузнецамъ, которые не соглашались заколачивать заклепки для г. Ѳедосѣева, какъ гаршинскій глухарь.
Черезъ два дня Петропавловскъ остался у насъ сзади, и, благодаря любезности г. Ѳедосѣева, мы ѣхали въ Японію на пароходѣ общества вмѣстѣ со Смитомъ и японцами, сквозь густой туманъ, окутывавшій пустынные Курильскіе острова. Пароходъ былъ русскій, тотъ же прошлогодній «Байкалъ».
— А какъ вы думаете? — спросилъ я помощника капитана, хитраго владивостокскаго старожила. — Выйдетъ толкъ изъ Ѳедосѣевскаго завода?..
— Какъ же у нихъ выйдетъ толкъ? — немедленно сострилъ помощникъ. — Будто они рыбу ищутъ? — Они ищутъ только, гдѣ раки зимуютъ!.. Я вамъ скажу, какъ будетъ, — прибавилъ онъ. — Общество истратило милліонъ рублей. Эти, должно быть, въ трубу вылетятъ. Потомъ продадутъ они другому машины и остатки — тысячъ за сто или за полтораста. Этотъ опять прогоритъ да третьему продастъ. А у третьяго, можетъ, и толкъ будетъ. Такъ бываетъ.
Волны круто поднимались и качали пароходъ. Высоко надъ головой туманъ раздѣлился, какъ разорванная ткань, и сталъ сжиматься большими сѣрыми клочьями. На западѣ смутно проглянула вершина сопки безъ подножія и очертаній, похожая скорѣй на облако, чѣмъ на твердую землю.
На востокѣ прорѣзался узкій солнечный лучъ, и на линіи горизонта заиграли бѣлые блики волнистыхъ гребней, какъ бѣлыя чайки, низко пролетающія надъ водой. Пассажиры сошли внизъ, я одинъ остался на верхней палубѣ. Мысли мои двигались скорѣе этого неуклюжаго парохода и были далеко, Богъ знаетъ гдѣ.
Я вспомнилъ, какъ уѣзжалъ я въ такое же туманное утро изъ большого шумнаго города, и на душѣ моей было смутно, какъ и на окружающемъ водномъ просторѣ. Отъ жизни не убѣжишь или убѣжишь и самъ вернешься назадъ…
Господи, приспособи меня! Найди какое-нибудь мѣсто въ этой сложной машинѣ, куда я могъ бы втиснуть свою строптивую волю, какъ винтъ въ гайку, и истомить ее до конца въ будничной черной работѣ, чтобы не быть мнѣ больше зрителемъ чужихъ безумій и ошибокъ, и лучше самому сойти съ ума, и заблуждаться, и буйствовать вмѣстѣ съ другими, не смущая бѣгущаго вѣка проклятымъ вопросомъ: зачѣмъ?..
Пароходъ «Байкалъ», у береговъ Японіи, 1909.
По Манчжурской дорогѣ
Und sagert die vornehmsten Mandschu:
Wir wollen keine Konstitution,
Wir wollen einen Stock, ein Kantschu.
Мы выѣхали со станціи Гродеково, составляющей опорный пунктъ Манчжурской желѣзной дороги, въ хвостѣ огромнаго такъ называемаго матеріальнаго поѣзда, состоящаго изъ тридцати товарныхъ вагоновъ и платформъ, нагруженныхъ рельсами, частями машинъ и другими желѣзнодорожными принадлежностями. Пассажиры почище размѣстились въ вагонахъ четвертаго класса, передѣланныхъ изъ товарныхъ, но снабженныхъ скамейками и печками. Другіе, менѣе привилегированные, набились, какъ попало, въ товарные вагоны, а толпа китайскихъ и русскихъ рабочихъ усѣлась прямо на платформахъ подъ пронизывающимъ осеннимъ дождемъ, поливавшимъ холодную Манчжурію.
Мы съ товарищемъ были настолько удачливы, что попали даже въ единственный вагонъ второго класса, снабженный мягкими сидѣніями и особымъ проводникомъ. Положимъ, изъ разбитыхъ оконъ, завѣшенныхъ обрывками старыхъ мѣшковъ, немилосердно дуло, а подушки сидѣній были черны отъ грязи, но здѣсь, по крайней мѣрѣ, у каждаго была особая скамья для спанья. Въ другихъ вагонахъ пассажиры были набиты какъ сельди въ боченкѣ и проводили безсонныя ночи въ постоянной борьбѣ и даже дракѣ за мѣстечко получше.