Письмо просило: «Ради Бога, пріѣзжайте къ намъ прочесть какую-нибудь лекцію. У насъ скука смертная и денегъ совсѣмъ нѣтъ».
Мнѣ даже неловко стало. Какъ будто отъ одного петербургскаго литератора можно сразу добыть и хлѣба и зрѣлищъ…
Телеграмма была еще энергичнѣе:
«Пришлите немедленно программу лекцій, назначьте день. Мы согласны на всякія условія. Надежды на разрѣшеніе нѣтъ почти никакой».
Признаюсь, когда я прочиталъ послѣднюю фразу, у меня отлегло отъ сердца, и я рѣшилъ, что по дорогѣ непремѣнно заѣду въ Кислоградъ.
Какъ водится, я перепуталъ адресъ и два раза прошелся по улицѣ безъ всякаго толку. Потомъ я увидѣлъ зеркальное окно и въ окнѣ большой прейскурантъ издѣлій фирмы «Проводникъ» съ огромной галошею въ центрѣ. Подъ прейскурантомъ скромно лежали двѣ декадентскія книжки, и, какъ будто на смѣхъ, на обложкѣ было клеймо: издательства «Оры» съ вѣнкомъ и треугольникомъ «штемпелеванной галоши». Дальше помѣщались: одинъ сонникъ, два письмовника, новая игра «Винтъ Буланже», куплеты Пушкина, не Александра Пушкина, а какого-то Ѳедора Пушкина, торбаниста; Шерлокъ Холмсъ, Натъ Пинкертонъ, Никъ Картеръ, и такъ далѣе, безъ конца.
Я, не колеблясь, вошелъ въ магазинъ, спросилъ хозяина и назвалъ свое имя.
Но онъ замахалъ на меня руками:
— Тсс!..
Онъ вышелъ изъ-за конторки и подошелъ ко мнѣ на цыпочкахъ.
— Вы секретарь театральнаго кружка? — спросилъ я.
— Ради Бога!..
Онъ опять зашипѣлъ, сердито и испуганно, какъ гусь. Мнѣ стало досадно.
— Да что у васъ, родильница, что ли?
— Не родильница, а обыскъ, — сказалъ злосчастный секретарь.
— Обыскъ, гм…
Я пощупалъ рукою боковой карманъ. Паспортъ былъ на мѣстѣ. И также бумажникъ. Въ бумажникѣ были два разрѣшенія на чтеніе лекцій въ Петербургѣ. Я вожу ихъ съ собою вмѣсто талисмана, они дѣйствуютъ лучше паспорта.
— Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день, обыскъ…
— Только что ушли, — шепнулъ театральный секретарь.
— Что же, вы боитесь, что они назадъ вернутся? — спросилъ я, какъ будто въ шутку. Въ сущности мнѣ тоже было страшно.
— Все утро просидѣли, — вздохнулъ секретарь. — Приставъ у насъ новый.
Несмотря на его волненіе, я увидѣлъ по его лицу, что они не вернутся…
— А нашли что-нибудь?
— Новый, ревностный, — вздыхалъ секретарь, — онъ Каутскаго нашелъ… Я полтора ведра Каутскаго въ печкѣ спалилъ…
Я ничего не понялъ.
— Какъ это вы мѣрите Каутскаго ведрами?
— Что подъ руку попадетъ, тѣмъ и мѣримъ, — сказалъ секретарь. — Была брошюра Каутскаго, отъ дней свободы. Мое изданіе. Въ двухъ старыхъ ведрахъ…
— Позвольте, — сказалъ я. — Вы говорите, сожгли.
— Да, спалилъ.
— А онъ, говорите, нашелъ?
— Да, нашелъ.
— Я не понимаю… Что же онъ сказалъ, по крайней мѣрѣ?
— Сказалъ: «Жгите эту дрянь. Такъ ей и надо»… А я берегъ… Жалко.
— Чего жалѣть, — сказалъ я въ утѣшеніе, — все равно — спроса не было.
Онъ покачалъ головой: — Все-таки память!.. Я ему говорилъ: «Я думалъ, вы книжки ищете». — «Не книжки, — говоритъ, — я васъ самихъ ищу». Зачѣмъ вы попали подъ нашъ перекрестный обстрѣлъ?..
— Да, — сказалъ я и почесалъ въ затылкѣ. Его волненіе было для меня понятно. Въ воздухѣ пахло гороховымъ пальто.
— А что такое скрестилось? — полюбопытствовалъ я.
Онъ махнулъ рукой.
— Я почемъ знаю? Теперь все скрестилось, спуталось. Ничего не разберешь. Взяли недавно купца по эс-эровскому комитету. А онъ говоритъ: «Зачѣмъ мнѣ идти противъ существующаго строя? У меня закладныхъ до ста тысячъ рублей»…
— Какъ же они васъ не забрали? — спросилъ я довольно неделикатно.
— За что же меня забирать? — сказалъ секретарь. — Я ничего не сдѣлалъ. Такъ и полковнику скажу. Онъ человѣкъ сообразительный. Пойметъ…
Мы помолчали.
— Острый человѣкъ, — началъ опять секретарь. — У насъ, какъ полагается, помпадуръ и при немъ помпадурша. Онъ пріѣхалъ къ ней съ визитомъ. Посидѣлъ и говоритъ: «Я знаю, вы его превосходительству приходитесь немножко съ лѣвой стороны, но я ничего противъ этого не имѣю. Когда я служилъ въ полку, нашъ полковникъ тоже приспособилъ себѣ такую пышечку, кралю, танцорку; она все ножками этакъ выдѣлывала. И представьте себѣ, ее всѣ приглашали»…
— Ого, — сказалъ я. — И сошло?
— Поневолѣ сойдетъ, — проговорилъ секретарь, — только потомъ истерика была..
Я постоялъ въ нерѣшительности, затѣмъ подошелъ къ двери и посмотрѣлъ вдоль по улицѣ, сперва влѣво, потомъ вправо.
Гороховыхъ пальто не было видно.