— А, все равно!..
Я вернулся въ лавку, взялъ стулъ и твердо и демонстративно усѣлся передъ конторкой.
Театральный секретарь сѣлъ рядомъ со мной на конторку.
— А какъ у васъ насчетъ лекціи? — спросилъ я, признаюсь, не безъ лукавства.
Театральный секретарь вздохнулъ тяжелѣе прежняго.
— «Генералъ у насъ тоже острый, — сказалъ онъ. — Одинъ земскій служащій, — не утверждали его, а онъ человѣкъ бѣдный, — пошелъ хлопотать:
— Что же я такое сдѣлалъ?
— А крестъ у васъ есть?.. — И сталъ ему разстегивать рубашку.
— Есть, ваше превосходительство! — И показалъ крестъ.
— Ну, ладно, идите, я сегодня подпишу бумагу».
— И вамъ тоже подписалъ? — вставилъ я.
Секретарь покачалъ головой. — «Какое подписалъ? Ходилъ къ нему депутатъ Думы, кадетъ, мирнообновленецъ, словомъ сказать, человѣкъ порядочный, пожелалъ остаться членомъ земской управы для тридцати-лѣтняго юбилея, съ подлежащаго разрѣшенія.
„— Дозвольте спросить: какой вы партіи?“
Депутатъ помялся: — Я октябристъ.
А генералъ говоритъ: „По-моему, кадеты и октябристы — все та же мразь. Запишитесь въ союзъ русскаго народа. Единственная порядочная партія“.
— Но какъ же насчетъ лекціи? — настаивалъ я.
— Ходили мы. Онъ насъ принялъ стоя.
— Кто вы такіе? Я васъ не знаю.
— Мы, ваше-ство, члены театральнаго кружка». — А онъ говоритъ: — «Я, знаете, не признаю искусства. Самое пустое занятіе. И никогда не хожу въ театръ.
Конечно, вреда вы не принесете, но и пользы тоже. Идите себѣ. Я васъ закрывать не буду»…
— Ловко, — сказалъ я одобрительнымъ тономъ. Грѣшный человѣкъ, — я люблю быстроту и натискъ.
— «У насъ тоже многіе одобряютъ, — подтвердилъ уныло секретарь. — Говорятъ: — Онъ человѣкъ прямой, объявляетъ просто: „Иду на вы“, въ родѣ Святослава. — „Я васъ сокрушу, я васъ съѣмъ“. Мы, молъ, не хотимъ, чтобы его убрали, назначатъ другого — еще хуже. Вонъ рядомъ, въ провинціи Вышнегородской, начальникъ любезный, мягко стелетъ, да жестко спать. Только дамы въ восторгѣ, даже либеральныя. Дали ему прозвище: „Черносотенная конфетка“».
— Какъ же насчетъ лекціи? — спросилъ я снова.
— О лекціи мы и не заикаились. Ушли поскорѣе. Чиновникъ тутъ былъ особыхъ порученій. Даже ему неловко стало. Когда генералъ прошелъ, онъ наклонился ко мнѣ и говоритъ въ утѣшеніе: «Ничего. Въ девятьсотъ-первомъ году еще хуже было».
— Правда, — согласился я. — Въ девятьсотъ-первомъ году, дѣйствительно, было хуже.
— Я то же самое чиновнику сказалъ: «У насъ, говорю, теперь ѣзда безъ колесъ»…
— Какая ѣзда?
— «Есть такой старый разсказъ, — сказалъ театральный секретарь. — ѣхали двое въ телѣгѣ, колеса есть, а чеки забыли заткнуть. Одно колесо соскочило. Одинъ говоритъ другому: Утѣшь меня, придумай что-нибудь. — „Хорошо, я придумаю. У шарабана два колеса, а у насъ три. Полтора шарабана“. — Поѣхали дальше. Еще колесо соскочило. — „Теперь шарабанъ!“ Еще дальше. Третье колесо соскочило. — „А теперь что?“ — „Сани бываютъ безъ колесъ. У насъ одно колесо лишнее“».
Онъ остановился:
— У насъ въ Кислоградѣ теперь сани, ѣзда безъ колесъ, — сказалъ онъ въ заключеніе въ видѣ морали.
Мораль была неутѣшительная.
— Какъ же вы теперь жить будете? — спросилъ я.
— Теперь мы надѣемся на разъединеніе власти. У генерала съ полковникомъ ссора вышла, я вамъ докладывалъ. Все-таки будемъ ходить отъ Понтія къ Пилату…
— Что же, — подтвердилъ я, — и это шансъ. Дастъ Богъ, будете жить.
— Дастъ Богъ, — машинально повторилъ секретарь. — Но если бы чертъ помогъ, и черта позвали бы!..
Онъ сразу замолкъ и какъ будто осѣкся.
— Главное дѣло, забыть не можемъ, — прибавилъ онъ упавшимъ голосомъ.
— Напрасно, — сказалъ я нравоучительно. — Иное пора забывать. Всякому овощу свое время. Будьте по-старому…
— Не можемъ забыть, — категорически повторилъ секретарь. — Кажется, завяжи насъ въ сумку, не будемъ по-старому. Въ ступѣ истолки — все будемъ помнить. Дни свободы… Высунули голову изъ грязи. Какой намъ тогда погромъ закатили!..
— Вотъ что вамъ припомнилось, — сказалъ я съ удивленіемъ. — Развѣ вы бы хотѣли повторенія?
— Что же, — сказалъ секретарь. — Все-таки мы были, какъ говорятъ дипломаты, воюющая сторона.
Я промолчалъ. Мнѣ вспомнился одинъ изъ раннихъ дней нашей юной конституціи и громкій кличъ газетчиковъ: «Ужасное преступленіе въ городѣ Твери. Разгромъ городской управы»… Хороша воюющая сторона…
— Не все же погромъ, — сказалъ секретарь. — Я помню, было собраніе въ честь возвращенныхъ; вмѣстѣ съ господиномъ полицеймейстеромъ. Сборная шапка пошла по рукамъ. Господинъ полицеймейстеръ собственный рубль положилъ. А теперь онъ подписываетъ временныя правила…