Онъ замолчалъ и посмотрѣлъ на меня долгимъ, безконечно долгимъ взглядомъ. Онъ былъ весь, какъ живая плакучая ива.
— Высунули голову изъ грязи и опять въ грязь. Лучше вовсе бы не было. Не можемъ забыть…
8. Священникъ
Въ послѣдніе три года мнѣ приходилось встрѣчать много священниковъ прогрессивнаго направленія. Разные были межъ ними, — сѣверяне, какъ Тихвинскій, и южане, какъ Іона Брихничевъ, сѣдые старики, какъ Владимирскій, и молодые, какъ Брилліантовъ. Умѣренные и крайніе лѣвые, даже эсъ-эры… Были одни, доведенные гоненіемъ до нервнаго разстройства, какъ, напримѣръ, Введенскій изъ Владивостока, и другіе, безстрашные аскеты, упорные, непокладистые, въ стилѣ протопопа Аввакума. Помню, одного друзья прозвали «максималистомъ въ рясѣ». Я могъ бы назвать многіе десятки именъ. Григорій Петровъ, Афанасьевъ и Огневъ, Кутузовъ, Мирецкій, Серебрянскій. Всѣхъ и не перечтешь.
Почти всѣ эти священники подверглись опалѣ, сидѣли въ тюрьмахъ и въ монастыряхъ, были разстрижены или лишены приходовъ.
Отъ одного изъ нихъ я недавно получилъ письмо въ отвѣтъ на мою открытку, поздравлявшую съ праздникомъ. Послѣ многихъ мытарствъ онъ успѣлъ поступить вольнослушателемъ въ захолустный университетъ. Онъ писалъ мнѣ такъ:
«Спасибо вамъ за ваше обращеніе ко мнѣ: „Батюшка!“ Здѣсь я для всѣхъ только Василій Ѳедоровичъ, свѣтскій человѣкъ, но вы угадали то, что я берегу отъ чужого глаза, — мое внутреннее, мою душу. Да, я былъ простымъ, но искреннимъ сельскимъ батюшкой. Такимъ желаю оставаться, если не предъ людьми, то предъ Богомъ, до могилы. Не консисторскимъ перьямъ погасить огонь благодати Святого Духа, зажженный во мнѣ святителемъ церкви при рукоположеніи. Но не буду продолжать. Тяжело раскрывать глубокія раны своими же руками. Да и несуразно какъ будто. Медикъ-естественникъ, а въ душѣ искренній священникъ. Видно ужъ я очень неладно скроенъ. Каждая новая лекція для меня предметъ благоговѣнія передъ величіемъ Творца. Начинается новая полоса моей жизни, исполняются мечты моей юности получить высшее образованіе. Поздновато какъ будто въ 47 лѣтъ. Но если не выйду врачемъ-медикомъ, все же надѣюсь получить душевное удовлетвореніе. Спасибо профессорамъ, лекціи читаютъ объективно, не задѣвая моихъ религіозныхъ чувствъ.
На дняхъ жду къ себѣ семью. Жить трудно. Съ семьей, съ учащимися дѣтьми. Нѣтъ ли у васъ въ Питерѣ мецената или золотыхъ розсыпей?..
Съ глубокимъ почтеніемъ священникъ въ тужуркѣ…» (такой-то).
Такъ чувствуютъ и говорятъ пострадавшіе, изверженные вонъ. Тѣ, которые уцѣлѣли, притихли, молчатъ. Впрочемъ, тамъ, въ глуши деревенскихъ приходовъ, они тоже разговариваютъ.
Слово — это такая сила, которая вырывается наружу даже противъ воли. И если иные молчатъ, то населеніе знаетъ, о чемъ именно они молчатъ. Ибо, какъ говорилъ одинъ поволжскій губернаторъ моему знакомому, не священнику, а земскому врачу:
— Я не могу пустить васъ на прежнее мѣсто. Я знаю, какъ вы работали, не жалѣли себя, и какъ населеніе васъ любитъ. Но именно поэтому мы не можемъ васъ допустить. Намъ этого ничего не нужно. У насъ наладилось успокоеніе, все такъ хорошо, съ земствомъ, съ полиціей. Вы намъ все испортите. Даже если молчать будете, то ваше молчаніе будетъ означать, что вы не согласны съ нами. Населеніе будетъ васъ понимать, это само собой разумѣется…
Слова эти подлинныя и были сказаны при свидѣтеляхъ. Губернаторъ человѣкъ прямой и стѣсняться не хочетъ.
Вернусь, однако, къ священникамъ. Я встрѣтилъ одного минувшимъ лѣтомъ на волжскомъ пароходѣ. Это былъ отецъ Александръ Ивановъ изъ Хлѣбенскаго уѣзда. Имя его въ свое время обратило на себя вниманіе. Онъ сказалъ однимъ изъ первыхъ скорбную проповѣдь по поводу манчжурской эпопеи. И потомъ въ числѣ пострадавшихъ онъ тоже былъ однимъ изъ первыхъ.
Отцу Александру Иванову 63 года отъ роду. Онъ бѣдно одѣвается, лицо у него кроткое, сѣдая борода. Онъ съ виду похожъ на образъ Николая Чудотворца съ старинной иконы. Но голосъ у него нервный. Когда внезапно раздался свистокъ парохода, онъ вздрогнулъ.
— Головокруженіе у меня было въ тюрьмѣ., — объяснилъ мнѣ отецъ Александръ, — съ тѣхъ поръ все вздрагиваю.
Этому старому священнику пришлось сидѣть въ тюрьмѣ совсѣмъ безвинно; судъ оправдалъ его.
Я думаю, іереи и епископы, которые выходили на волю изъ римскихъ тюремъ послѣ Деція или Діоклетіана, тоже бывали и нервны, и разстроены, и скорбны.