Солнце садилось. У ногъ нашихъ лежалъ прекрасный городъ, еще весь горячій отъ полуденнаго зноя. Бѣлыя стѣны домовъ какъ будто оплавились, и темнокрасныя кровли словно обгорѣли; все сверкало густою южною краской, жаркими тонами, какихъ нѣтъ на сѣверѣ; земля отдавала передвечернему вѣтру яркое тепло долгаго лѣтняго дня.
Вездѣ зеленѣли сады, кудрявые, пышные. Они заходили и справа, и слѣва, сливались вмѣстѣ и становились все гуще и гуще и уходили въ предмѣстья.
Кура убѣгала въ даль узкой, бѣлой, молочною лентой. Прямо подъ нами былъ монастырь, въ которомъ лежитъ Грибоѣдовъ, и налѣво темнѣлъ ботаническій садъ, разбитый по узкимъ скалистымъ откосамъ. Онъ дѣлится на двѣ части, между нимъ сбѣгаетъ ручей и падаетъ внизъ водопадомъ.
Одинъ изъ моихъ сосѣдей принялся показывать мнѣ отдѣльные кварталы и зданія. Это былъ мѣстный старожилъ, русскій родомъ, очень извѣстный и уважаемый въ городѣ.
— Вотъ Сололаки, лучшая часть города. А дальше Авлабаръ, верхній армянскій кварталъ. За нимъ татарскій кварталъ, а слѣва Вера, грузинская часть. Тамъ дальше Нахаловка. Въ девятьсотъ-пятомъ году двѣ тысячи мѣщанъ захватили городскіе участки и построили дома.
Я не удивился. Каждый городъ въ южной Россіи имѣетъ такую Нахаловку — Ростовъ и Самара, Царицынъ и Ставрополь.
— Это Сіонскій соборъ, — говорилъ сосѣдъ, — древній храмъ Грузіи, а это новый соборъ Арміи…
Сіонскій соборъ былъ высокій и стройный. Соборъ Арміи былъ странный, приземистый, похожій на группу гигантскихъ каменныхъ грибовъ съ гладкими сѣрыми желѣзными шапками.
— Вотъ тамъ дворецъ намѣстника, а передъ нимъ большой садъ. Туда раньше пускали публику, а теперь онъ закрытъ. Вонъ въ той сторонѣ прежде стоялъ старый дворецъ царей Грузіи. Еще лѣтъ тридцать тому назадъ, при совѣтникѣ Коваленскомъ, оттуда ломали камни и мраморъ на каменную постройку — на фабрику солдатскихъ суконъ.
— А фабрика гдѣ?
— Фабрики теперь тоже нѣтъ… Эти широкія красныя кровли повыше города, это — арсеналъ. Онъ окруженъ фугасами, и дороги тамъ закрыты.
— А это что за домъ?
Съ лѣвой стороны города стояло огромное бѣлое зданіе. Оно было недостроено, и его окружала широкая расчищенная площадь.
— Это новая семинарія. Она обошлась больше семисотъ тысячъ, но теперь духовное вѣдомство уступаетъ ее подъ тюрьму.
— Какъ подъ тюрьму?
— Очень просто. Тамъ тысяча-двѣсти мѣстъ; можно будетъ сосредоточить всѣ городскія тюрьмы.
— Это неправда, — возразилъ крупный чиновникъ, стоявшій рядомъ со мной, но съ правой стороны.
— Какъ же неправда, — обиженно возразилъ лѣвый; — объ этомъ всѣ знаютъ.
— Я состою въ комиссіи по пріему зданій, — сдержанно и вѣско объяснялъ чиновникъ. — Мы, дѣйствительно, осмотрѣли это зданіе, но я въ своемъ докладѣ высказался противъ. Конечно, оно большое, но вѣдь это школа. Собственно говоря, школа и тюрьма преслѣдуютъ разныя цѣли. Въ школѣ, напримѣръ, нужно свѣта побольше, а въ тюрьмѣ, согласитесь, поменьше. Эти окна огромныя, куда я ихъ дѣну? Говорятъ, «продайте на сломъ все лишнее». Но я спрашиваю васъ: развѣ мы, бюрократія, способны на выгодную продажу для казны? Мы принесемъ убытокъ, увѣряю васъ. Или тоже залы большія, просторныя. На общія камеры годятся еще. Но вѣдь намъ придется надѣлать одиночекъ, наставить переборокъ, дверей и печей. Мы весь ансамбль зданія испортимъ. У тюрьмы есть свой стиль. Его не создать искусственно. Такъ я написалъ въ своемъ докладѣ.
Возражать на эти разсудительныя рѣчи было нечего.
— Одинъ аргументъ, — сказалъ, улыбаясь, чиновникъ справа, — что эту семинарію возможно получить съ готовымъ контингентомъ арестантовъ, въ видѣ учениковъ. Они всѣ этого стоятъ…
Лѣвый сосѣдъ поморщился, но ничего не сказалъ. Я скромнымъ тономъ попросилъ объясненій.
— Семинарію въ Кутаисѣ начальство упразднило, — сказалъ чиновникъ, — теперь хотятъ уничтожить и эту въ Тифлисѣ. Пусть ихніе попы учатся въ Тамбовѣ да въ Воронежѣ.
Мы помолчали.
— Видите этотъ Тифлисъ, — началъ опять чиновникъ; — правда, красивый городъ, а только бездѣльный. Теперь мода пошла устраивать потребительныя общества. Городъ Тифлисъ — одно большое потребительное общество.
— Какъ это?
— Все потребляетъ ничего не работаетъ, — сказалъ онъ, подражая туземному акценту. — Фабрикъ, заводовъ нѣтъ, только одна труба на электрическомъ заводѣ. Но больше полгорода въ трубу вылетѣло.
Я пропустилъ мимо ушей этотъ плохой каламбуръ.
— Дворянство отъ революціи совсѣмъ разорилось, — продолжалъ чиновникъ. — Теперь изъ деревни, кажется, никто больше двухъ тысячъ не получаетъ. Даже кутить перестали. Прежде здорово кутили, теперь не раскутишься… Прощайте!..