И, дѣйствительно, Новый Аѳонъ — постное княжество. Черный хлѣбъ, подсолнечное масло. Послѣ обѣда даже дамы икаютъ довольно невѣжливо.
— Въ первый день первой недѣли Великаго поста, — разсказываетъ отецъ Малахія, — ничего не вкушаемъ. Послѣ того дадутъ хлѣба кусочекъ, онъ покажется тебѣ слаще сахару…
Вмѣстѣ съ тѣмъ поражаетъ отчетливость, съ которою каждый монахъ помнитъ всѣ подробности своего еженедѣльнаго меню. Чуть зайдетъ разговоръ, и тотчасъ же начинается перечисленіе:
…А въ понедѣльникъ у насъ безъ масла, картофель въ коркѣ и огурцы соленые…
…А во вторникъ у насъ щи съ сухими грибами.
…А въ сырную недѣлю отягощеніе желудку: днемъ и вечеромъ всѣ трапезы полныя…
— Видѣли, небось, въ трапезной, — спрашивалъ отецъ Малахія, — каждому полагается кубокъ. Въ кубкѣ два стакана. Но только настоящее вино полагается іеромонахамъ, а рядовымъ монахамъ и послушникамъ пополамъ съ водою, лишь бы краснѣло…
Постники думаютъ о пищѣ, какъ бы не нарушить правило. Другіе все вымѣриваютъ и высчитываютъ, кому что полагается, чтобы никому не перешло даже на полкартошки лишняго. Не то бѣда, искушеніе, раздоръ.
— А въ больницѣ у насъ строго, — разсказывалъ отецъ Малахія. — Въ пятницу больному, хоть умри, молока не дадутъ.
Въ жизни моей я не слышалъ ни разу столько разговоровъ о пищѣ и о блюдахъ.
Бараки для рабочихъ помѣщаются дальше, по берегу. Прежде всего бросаются въ глаза крѣпкія желѣзныя рѣшетки. За рѣшетками виднѣются блѣдныя лица и рваныя одежды. Каюсь, съ перваго взгляда я подумалъ, что это ново-аѳонская тюрьма.
— Что вы, — сказалъ обиженно старшій монахъ. — Зачѣмъ намъ такая большая темница. А безъ рѣшетокъ нельзя. Къ намъ приходитъ пѣшая команда, наслѣдники Максима Горькаго, въ окна влѣзаютъ, другъ друга обворовываютъ.
Дѣйствительно, на побережьѣ наблюдается любопытное явленіе. Съ наступленіемъ осеннихъ холодовъ приходятъ съ сѣвера путники разнаго званія, безъ котомки и даже безъ обуви. Они шествуютъ пѣшкомъ, проходятъ къ Сухуму и Батуму, доходятъ до Тифлиса и даже до Баку, навстрѣчу каспійскимъ босякамъ. Помню, однажды въ Баку въ мазутной канавѣ я видѣлъ рабочаго. Онъ дѣйствовалъ лопатою, стоя по поясъ въ жирной грязи. Снизу на немъ ничего не было. А сверху, вмѣсто рубахи, были обрывки чернаго фрака и остатки цилиндра.
Рядомъ съ пѣшей командой работаютъ также богомольцы по обѣщанію для спасенія души. Всего набирается сотни двѣ и больше.
Монастырь платитъ 20 коп. въ день, а если мало усердія, то даже 15 копеекъ.
— Больше не стоитъ, — говорилъ съ пренебреженіемъ старецъ на берегу у навѣсовъ, куда складываютъ бочки. — А въ случаѣ чего, такъ мы можемъ и безъ нихъ.
Эти слова надо, однако, понимать cum grano salis. Самая черная тяжелая работа исполняется именно этими случайными наемниками. Я видѣлъ, какъ въ бурю сталкивали съ берега въ море очередную лодку. Мимо шелъ пароходъ, и нужно было выѣхать за пассажирами. Кормчій монахъ стоялъ на берегу, человѣкъ десять рабочихъ копошились въ водѣ, и набѣгавшія волны каждый разъ обдавали ихъ вмѣстѣ съ головой…
Ко мнѣ подошелъ здоровый мужикъ въ вышитой рубахѣ и портахъ и попросилъ милостыню. Онъ велъ за руки слѣва и справа мальчика и дѣвочку.
— Я самъ изъ Екатеринослава, — разсказывалъ онъ. — Жинка померла. Сосѣди уѣхали ажъ въ Бакинскую губернію. Меня тоже вызвали письмомъ. А тамъ на Муганской степи не приписываютъ. — «Помрешь съ дѣтьми, — говорятъ. — Здѣсь лихорадка убиваетъ народъ». Я ушелъ, добился до Сухума, послѣдній зипунъ продалъ, одна рубаха на плечахъ. Прибился сюда работать, хоть дешево, двадцать копеекъ, на обувь не заробишь, да зиму бы кормились. Монахи сына примаютъ, а дочку не примаютъ. Куда мнѣ съ ней, хошь въ гробъ, или туркамъ продать…
Онъ стоялъ на самой дорогѣ съ своими ребятишками, а я смотрѣлъ на него и удивлялся его смѣлости.
Люди удивляются путешествіямъ Кука и Пири, но, право, меньше риска уѣхать на сѣверный полюсъ, чѣмъ пуститься въ Муганскую степь съ малыми дѣтьми по чужому письму, безъ гроша въ карманѣ, съ продажей зипуна, вмѣсто послѣдняго рессурса.
Вотъ они, путники безъ компаса…
Что годъ, то ихъ больше. И пути ихъ безразсуднѣе. И все ѣздятъ они и на что-то надѣются. Ходятъ пѣшкомъ по скалистымъ дорогамъ и не бросаются въ пропасти. Голодаютъ и не топятся. Не убиваютъ и не убиваются. Только тихонько просятъ; «Подайте милостыню»…
Настоятелю, отцу Іерону, восемьдесятъ лѣтъ. Волосы у него пушистые, бѣлые, а глаза молодые. Руки старчески худыя, а движенія порывистыя.
Я видѣлъ его въ первый разъ въ шесть часовъ утра возлѣ электрической станціи. Искусственный водопадъ далъ течь, и ее надо было задѣлать. Отецъ Іеронъ много суетился и указывалъ посохомъ рабочимъ, куда и какъ надо класть известку.