Голосъ у него громкій. Онъ облетаетъ весь театръ. Фразы короткія, отрывистыя.
«…Пламя освѣтило всю Невскую заставу. Отблески озарили Россію… Здѣсь въ школѣ совершается чудо, — живой человѣкъ рождается вторично. Она даетъ ему новыя чувства, открываетъ такіе горизонты, что духъ захватываетъ.
…Она научила насъ разбирать „Битву русскихъ съ кабардинцами“ и „Войну и миръ“ Льва Николаевича Толстого… Безъ нея мы бы проводили свободное время въ трактирѣ, лѣчили бы животъ перцовкой, а порѣзанный палецъ — паутиной. Мы бы не извѣдали прелести знаній, восторга мышленія, и даже послѣ смерти ждали себѣ на томъ свѣтѣ горячихъ угольевъ и сѣры.
…Когда рабочій будетъ въ деревнѣ разсказывать о примѣчательностяхъ Петербурга, онъ не забудетъ сказать, что за Невской заставой, въ грязномъ дворѣ, въ смрадномъ воздухѣ, сверкаетъ этотъ драгоцѣнный камень, бьетъ родникъ новыхъ чувствъ и новыхъ стремленій…»
Теперь учителя въ свою очередь благодарятъ учениковъ.
— Дѣти, воспитываютъ своихъ родителей для идеаловъ будущаго, — говоритъ одинъ, — учащіе являются учениками своихъ учениковъ.
Другой заявляетъ взволнованно: «Ваша аудиторія — первая по отзывчивости, первая по вниманію. Послѣ утомительнаго дня вы приходите къ намъ, но во всемъ Петербургѣ я не знаю такихъ слушателей».
В. Я. Аврамовъ говоритъ заключительную рѣчь. Ему семьдесятъ лѣтъ, но онъ держится бодро. Онъ работалъ для школы съ перваго года. Этотъ юбилей, вмѣстѣ съ тѣмъ, и его юбилей.
Его встрѣчаютъ оваціями. Всѣ вскакиваютъ на ноги и кричатъ, и долго не даютъ ему выговорить ни слова.
— Вы, быть можетъ, устали, — говоритъ старый учитель. — Простите, если я задержу ваше вниманіе еще немногими словами. Мнѣ 70 лѣтъ. Этотъ юбилей для меня послѣдній. Многіе изъ васъ увидятъ второй юбилей, я не увижу. Пусть же слова мои будутъ, какъ мое завѣщаніе и прощаніе съ вами. Я помню этотъ трактъ 25 лѣтъ тому назадъ. Не было ни школъ, ни театровъ. Одна была школа — кабакъ. Въ этой школѣ рабочіе получали свое образованіе. Они выходили оттуда раздѣтые, въ опоркахъ вмѣсто сапогъ. Лѣтомъ они развлекались игрою въ орлянку, зимою устраивали на невскомъ льду кулачные бои; здѣшнія фабрики бились съ зарѣчными. Я хорошо помню, какъ они выходили стѣна на стѣну. Эту школу мы устроили вскорѣ послѣ 1881 года мрачной памяти, въ реакціонное время. 25 лѣтъ мы учили здѣсь. Я, напримѣръ, училъ математикѣ, вычислялъ усѣченныя пирамиды, радіусъ земли. Теперь спрашиваю себя, не слѣдовало ли мнѣ избрать что-нибудь болѣе близкое, прикладное? Фабричное законодательство или, напримѣръ, мыловареніе? Я этого не думаю. Въ эти короткіе вечерніе часы мы не могли бы дать вамъ настоящихъ знаній, но мы открывали предъ вами процессъ познанія истины. Истина вѣчна, математическая истина имѣетъ силу не только для земли, но и для всей вселенной. За эту истину погибали, умирали на кострахъ. Бъ этой истинѣ сила человѣческаго духа…
Юбилей оконченъ. Праздникъ переходитъ въ помѣщеніе школы. Тамъ, въ такъ называемомъ нижнемъ раздвижномъ классѣ, устроены чай и закуска человѣкъ на двѣсти. За чаемъ все проходитъ еще непринужденнѣе, чѣмъ въ залѣ. Рѣчи не умолкаютъ. Всѣ говорятъ объ одномъ: что достигнуто школой не за 25 лѣтъ, а за послѣднія 5 лѣтъ, за эти важные поворотные годы русской исторіи?..
Я тоже стараюсь отвѣтить себѣ на этотъ вопросъ. Отвѣтить трудно. Я знакомъ съ этой школой года четыре. Я посѣщалъ ее въ 1904 году, когда каждое слово произносилось подъ сурдинку, политическая экономія читалась въ составѣ географіи, и лекторы процѣживались сквозь три фильтра утвержденій. Я посѣщалъ ее въ 1906 г., когда вся ея жизнь была, можно сказать, одинъ непрерывный обыскъ, безцѣльный и безрезультатный. Я посѣтилъ ее теперь, во время юбилея. И во всѣ три раза впечатлѣніе, какъ будто одно и то же: длинная каменная стѣна загораживаетъ знаніе, и трещина въ этой стѣнѣ, и въ трещинѣ школа… И жаждущіе знаній лѣзутъ снаружи, какъ волны. Кто скажетъ, когда натискъ былъ сильнѣе. Тогда и теперь не хватаетъ мѣста и средствъ, и учителей. Тогда и теперь тѣ счастливцы, которые успѣли пробиться сюда, чуть не за полы ловятъ каждаго приходящаго и заглядываютъ въ глаза и просятъ: «Прочтите намъ, разскажите намъ». Какъ спросить у океана, сталъ ли его повседневный напоръ напряженнѣе, чѣмъ прежде?
Вмѣсто того, чтобы слушать эти рѣчи, я начинаю отыскивать знакомыхъ.
Вотъ Казаринъ, слесарь съ Семянниковскаго завода.
Онъ сталъ старше и какъ будто тоньше. Щеки его обросли новой бородой.
— Ну что, Казаринъ, какъ вашъ экзаменъ?
Онъ прежде все мечталъ о томъ, чтобы сдать экзаменъ на аттестатъ зрѣлости, и усердно зубрилъ по ночамъ нѣмецкій языкъ и латынь.